Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

О движении Сопротивления и о подпольной борьбе французских коммунистов написано много и в исторических исследованиях, и в мемуарах, и в художественной литературе. Возвращаться мне к этой теме излишне. Отмечу только, что на всем протяжении войны в «русском Париже» о движении Сопротивления говорили мало. Все целиком были захвачены грандиозными событиями на Востоке и именно оттуда, и только оттуда, ждали исхода войны.

Среди парижских нуворишей, в несколько месяцев составивших на поставках вермахту миллионные состояния, было вкраплено и несколько эмигрантских имен, ранее никому не известных.

Допустим, что вермахту срочно нужно несколько миллионов карманных зеркалец для бритья, зубных щеток и карандашей для раздачи офицерам и солдатам; германскому Красному Кресту понадобились сотни тысяч тарелок, вилок и ножей для открываемых в Париже солдатских клубов и столовых; интендантству требуются парусина, кожа для подметок, мыло, фанера и многое другое.

Случайно какой-нибудь студент богословского института, шофер, официант или белошвейка знают, где все это припрятано и какие пути ведут к владельцам этого имущества или к промышленникам, производящим его на своих заводах. Они предлагают оккупантам свои услуги по поставке этих зеркалец, тарелок, парусины, подметок в нужном количестве и в кратчайший срок. Сделка заключена.

Студент, шофер или официант получают аванс в несколько миллионов франков. Всем промежуточным инстанциям они раздают десятки и сотни тысяч комиссионных. Владельцы и промышленники получают свою долю.

Но больше всех наживается предприимчивый организатор всей этой поставки. Через несколько дней вермахт, Красный Крест и гитлеровское интендантство получают необходимые им щетки, вилки, кожу, фанеру, а новоявленный делец опускает в свой карман миллионы франков.

Бумажные франки эпохи оккупации – вещь ненадежная. Золотого обеспечения у них нет. Нувориши сейчас же обращают их в недвижимое и движимое имущество постоянной ценности: золото, бриллианты, меха, серебро, предметы искусства.

Постепенно в «русском Париже» наряду с ними появляются комиссионеры и посредники, которые поставляют им всевозможное добро, в свою очередь наживая на каждой продаже 100 процентов прибыли. Спекуляция пускает свои корни все глубже и глубже. Моральное разложение значительной части «русского Парижа» начинает течь по новому руслу. В беседах появляются новые темы. На улице, в общественных местах, за чайным столом и по телефону только и слышны разговоры о том, кто, где, на чем и сколько заработал.

Фантазия спекулянта не знает границ. Каждый второй или третий белый эмигрант внезапно открывает у себя коммерческий талант и с головой уходит в омут ажиотажа, спекулятивного азарта и рвачества. У большинства дело не идет дальше покупки и продажи какого-нибудь серебряного портсигара или пары бронзовых подсвечников. Но некоторым бешеная спекуляция приносит весьма существенные плоды. У безработного шофера появляется в галстуке жемчужная булавка, на пальце – золотой перстень с рубином, в кармане – золотой портсигар, на груди – золотые часы с массивной цепочкой; у швеи, влачившей полуголодное существование, – бриллиантовые серьги, кольца, колье, меха, столовое серебро, бархатные платья, фарфор, гобелены.

В то время как парижское население сидит на голодном пайке и питается брюквой и ячменным хлебом, со стола «рыцарей» спекуляции не сходят жареные индейки, гуси и утки, паштеты, лангусты, колбасы, сыры, всевозможные изысканные яства…

К концу войны некоторые из новоявленных крупных спекулятивных акул имели собственные особняки в двадцать и тридцать комнат, обслуживаемые десятками лакеев, камеристок, истопников, швейцаров, и текущий счет в банке, измеряемый десятками миллионов франков. Когда дело стало приближаться к развязке и начал обрисовываться час расплаты, эти рвачи-миллионеры, превратив в золото все свое имущество и раздав миллионные взятки чиновникам гестапо за право выезда из Франции, направились в Швейцарию, Испанию, Швецию, Аргентину и другие нейтральные страны. Многие из них, вероятно, и по сей день пожинают там плоды своей деятельности в те годы, когда на русских просторах лилась русская кровь, а они опускали в свои карманы миллион за миллионом и не выходили из приемных и кабинетов гитлеровских магнатов.

Но конечно, не белоэмигрантские акулы составляли главную массу предателей, торговавших с врагом, топтавшим одновременно и русскую, и французскую землю.

Число французских коллаборационистов, наживших десятки и сотни миллионов франков на торговле с гитлеровской Германией, было неизмеримо выше, а их удельный вес в прогитлеровских кругах – во много раз больше, чем вес белоэмигрантских нуворишей, спекулировавших на несчастьях французского народа.

С приходом в Париж германских оккупационных войск возник вопрос о дальнейшем юридическом статусе русских эмигрантов во Франции. Единого управляющего этой эмиграцией центра никогда не существовало.

Теперь настали иные времена.

«Тотальная психология» охватила большой круг белоэмигрантов. То там, то сям раздавались голоса, что для их собственного блага необходима «твердая власть», что пора заняться чисткой и выкинуть прочь всех «слюнявых интеллигентов», милюковцев, колеблющихся и весь вообще «неблагонадежный» элемент, косо смотрящий на идеологию фашизма. Эти идеи нашли полную поддержку в гестапо. Возможно, что они и шли оттуда.

Первым «фюрером», вставшим во главе вновь созданного комитета по белоэмигрантским делам, сделался, как уже говорилось, «светлейший князь» Горчаков. Фигура эта была весьма заметной на довоенном горизонте «русского Парижа». Был ли «светлейший» назначен органами гестапо или занял пост белоэмигрантского «фюрера» самовольно – сказать трудно. Сам он ежедневно повторял, что самостоятельно организовал свой комитет с единственной целью – «помочь бедным эмигрантикам в беде» и вывести их из состояния безработицы.

В деньгах «светлейший», по-видимому, не нуждался.

Он был одним из тех немногих представителей аристократического мира царских времен, которые к моменту революции имели за границей недвижимое имущество или крупный банковский текущий счет. Жил он в предместье Парижа Нёйи в собственном доме и никаким производительным трудом не занимался.

Личность эту в довоенные годы можно было считать скорее комической, чем какой-либо другой. Занимал он крайне правый фланг на белоэмигрантской политической кухне, громогласно проповедовал дома, в гостях, на собраниях и даже на улицах, что причина всех несчастий в мире заключается в том, что развелось очень много республик, а количество монархий, наоборот, катастрофически уменьшается. Слыл он за чудака, сумасброда и за человека, у которого «не все дома». Но окружающих он больше забавлял, чем им вредил.

С первых же дней оккупации Горчаков стал устраивать «бедных эмигрантиков» на работы в Германии. Одновременно связался с парижской префектурой полиции и, как он сам говорил, чуть ли не ежедневно выручал их там из беды.

Окружающим он заявлял:

– Уж такая моя доля – валяться в ногах то у немцев, то у французов и вымаливать у них прощение для наших накуролесивших соотечественников.

Сегодня он отправлялся в гестапо, чтобы выручить какого-нибудь «бедного эмигрантика», арестованного за не особенно учтивое отношение к солдату или