Дверь с той стороны - Владимир Михайлов

А Нарев сюда не заходил. Иначе его запах сохранился бы.

Следовательно, преступная группа: робот – Нарев – Икс. Икс, который побывал в отсеке, нашел слабое место и составил программу действий.

Икс – это либо капитан, либо Карский.

Капитан?

Поразмыслив, Петров отрицательно покачал головой.

Нарев сместил капитана; Нарев был виновником авантюрного (во всяком случае, с точки зрения Устюга) прыжка к звезде.

С Наревым капитан не стал бы разговаривать. И тем не менее – входить в союз для совершения преступления.

К тому же капитан относился к кораблю – инспектор поискал слово – нежно. Пусть и не так, как Рудик, но – нежно.

А Карский?

Между администратором и Наревым не было ни вражды, ни даже недоразумений. Раньше они подолгу разговаривали и, видимо, понимали друг друга.

Конечно, слабые места корабля капитан мог знать лучше.

Но и Карский имел в этом какой-то опыт; попытка бегства на катере убедила Петрова в справедливости такого предположения.

И если для капитана «Кит» был домом, то для администратора, в конечном итоге – всего лишь тюрьмой, местом пожизненного заключения.

Итак, робот – Нарев – Карский. Или, в порядке инициативы и меры ответственности – Карский, Нарев и робот.

Тот самый Карский, охранять которого был послан инспектор Петров. Послан без ведома администратора. На всякий случай.

И вот приходится охранять не Карского, а общество от него.

Петров вздохнул. Ему было тяжело, но он знал, что выполнит свой долг.

Администратора Петров нашел в отсеке синтезаторов. Сверяясь с какой-то схемой, Карский с инженером Рудиком копались в схеме. Панель была снята и стояла, прислоненная к переборке.

– Мне нужно поговорить с вами о важном деле, – сказал Петров.

– Пожалуйста. Я слушаю.

– Не здесь.

– Хорошо.

Карский сказал это охотно: ждал, что люди будут приходить со своими мыслями и находками, сделанными в поисках цели бытия. Петров пришел первым.

– Я закончу сам, – сказал Рудик.

Инспектор привел Карского в носовой отсек.

– Вот здесь мы и поговорим.

– Да?

– У вас есть пластинка Совета, администратор?

– Конечно.

– Разрешите взглянуть?

Петров взял пластинку и опустил в карман.

– Что это значит? – спросил Карский, нахмурясь.

– Я вынужден задержать вас в связи с обвинением в попытке погубить корабль и его население.

– Что?

– Вы можете возражать. Утверждать, что и не думали об этом. Но…

– Думать я думал, – медленно сказал Карский. – Но сделал кто-то другой.

– Сделал это робот, и вы отлично знаете об этом.

– Позвольте, инспектор… В то время, как я, и все мы…

– Знаю: мы мыслили ненормально. Но что это меняет? Напротив, это могло облегчить вам решение. И затем – вы могли организовать все раньше.

– Инспектор! – сказал Карский. – Именно сейчас вы не могли придумать ничего глупее.

– Мне очень тяжело, – искренне сказал Петров. – Но оставлять вас на свободе я не имею права. Слишком опасно для нашего мира. – Он шагнул к двери. – Еду я буду вам приносить. Стойте на месте: я вооружен!

Пятясь, он спустился, закрыл люк и повернул блокирующий маховик.

Население Кита Петров застал за обедом. Не всех, правда. Не было Инны, зато за столом присутствовала Вера.

– Ага, – сказал Карачаров, завидев инспектора? – Хватай Великий жалует.

Он не мог простить инспектору, что тот на самом деле вовсе не был учителем.

– Очень приличный человек, – сказал писатель. – Ему просто повезло: нашел дело по вкусу.

– Подите к нему в ученики, – посоветовал физик.

– Ну прямо как баба, – раздраженно сказал Истомин. – Зудит и зудит.

– Ох, ох! – скривился физик. – Что же так о бабах? Помню, в начале рейса…

– Вот стукну вас сейчас, как следует, – скучливо сказал писатель, поддерживая обычный теперь застольный разговор.

– Слушайте! – сказал Петров, остановившись у стола. – Теперь я могу сообщить вам, кто виноват в аварии. К сожалению, преступником оказался администратор Карский.

– Что? – воскликнула Вера.

– И он должен понести наказание по закону. Чтобы впредь…

Вера, вскочив, выбежала. Физик проводил ее взглядом.

– Изменилась наша девонька, – сказал он. Потом сердито посмотрел на Петрова, раздраженный тем, что ему помешали пикироваться с Истоминым. – Ну убейте его, раз он виноват. Сделайте одолжение. А мы при чем?

– Доктор, – сказал Петров. – Вы должны понять: угроза, которой мы подвергались, реальна. И если мы не осуществим…

– Так точно, ваше обоняние, – сказал Карачаров и отсалютовал вилкой. – Разрешите продолжать существование?

Рифма понравилась ему, и он фыркнул.

– Ну зачем вы так? – спросил Петров обиженно.

– А так. Не нравится?

– Что с ним такое? – спросил инспектор, обращаясь ко всем.

– Интересно! – сказал писатель. – Вы являетесь, и заявляете, что единственный человек, которому мы еще как-то верили и на кого надеялись – преступник, желавший погубить всех нас. Иными словами, отнимаете у нас не надежду – ее, строго говоря, уже не было, – но даже тень ее! И после этого спрашиваете, что с ним. Да то же, что со мной, с Зоей, с Милой, с Еремеевым… Ах да, его нет – молодец Еремеев, он даже обедать не ходит, чтобы не портить себе настроение. Пьет потихоньку. Перехитрил всех.

Еремеев действительно перехитрил всех.

Они, остальные, лишь краткое время наслаждались полным счастьем; потом оно исчезло. А он знал, как удержать это чудесное состояние. И был счастлив каждый день и каждый час.

Еремеев был добрым человеком и из своего открытия не делал секрета. Но все, с кем он делился своей находкой и кому предлагал испробовать – отведав, сразу же отказывались, не понимая, что за всякое блаженство надо платить, и если жидкость, которую он пил, была действительно неприятна на вкус и обжигала рот и гортань, то наступавшая вскоре эйфория с лихвой возмещала эти небольшие неприятности.

А люди (может быть, завидуя его способности делать то, чего не могли они) пытались отговорить его. Даже Мила пришла однажды. Она-то и заметила это первой и сразу же попросила его больше не пить, пообещав, ни много ни мало, вернуться к нему и не идти к Нареву – на что уже совсем было решилась. Да, она приходила, плакала и уговаривала его отказаться от своего счастья. Еремеев рассеянно улыбался. Мила не хотела понять, что больше не нужна ему. Ему ничего не было нужно; он и так был счастлив.