Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– Полагаю, у вас было время оглядеться, – сказал господин Росси, отвешивая очередной учтивый поклон. – Как вам, сеньор русский, показался мой кабинет, или, вернее, моя библиотека?

Мне казалось, что я уже отвечал на этот вопрос, но как не воздать подобающей хвалы хозяину, испытывающему нескрываемую гордость за свою библиотеку.

– Во-первых, я благодарю вас, Дино, за то, что вы любезно пригласили меня в этот зал, – я поднялся с кресла и непроизвольно сделал такой же жест руками, как и хозяин. В подобных ситуациях я не упускал возможности отпустить колкости либо съерничать. – Коллекция ваших книг просто прекрасна. Чудесная позолота кожаных переплетов уводит меня во времена прошедших веков. Похоже, вы сами имеете к истории некое профессиональное отношение или я ошибаюсь? – я заглянул в глаза господину Росси, чтобы он не усомнился в моей искренности.

– Скорее, традиции рода. Мои прадеды любили проводить свой досуг, копаясь в старых книгах. Не все же плотские утехи, знаете ли. Серое вещество тоже нуждается в упражнениях, иначе засохнет!

Он засмеялся, и я тоже хихикнул. Дино раскуривал сигару, выпуская дым из ноздрей, как паровоз. Он пригубил коньяку из забытого фужера, который давно стоял почти нетронутым на подоконнике, недолго помолчал и вдруг задал мне неожиданный вопрос:

– А вот вы, интересно знать, Дэннис, почему стали историком?

– Историком? – я поднял глаза на хозяина. – C’est beaucoup dire! Знаете, Дино, чтобы познать будущее, наверное, надо вовремя вспомнить о прошлом. Мне со школьной скамьи вдалбливали в голову, что история – это наука, которая делает из человека гражданина, и я долгое время верил в это, а оказалось, что история, как и римское право, служит тому, кто хорошо платит. Правда, я лишь закончил исторический факультет университета, но никогда не занимался наукой и работать пошел не по специальности – был все время на побегушках у отца в его банке. Однако признаюсь, даже это приносило мне хороший доход, поскольку отец был прирожденным финансистом, похожим на Каупервуда, героя романов Драйзера «Финанасист», «Титан» и «Стоик».

– Тогда зачем же вы поступали на исторический факультет?

– Я никогда не хотел учиться, но тогда мне светила армия, а быть солдатом я не хотел еще больше. Я был не против стать дипломированным финансистом, как отец, но он возражал и был убежден в том, что диплом финансиста в России – это лицензия потенциального вора. Отец любил повторять, что тот человек, который в состоянии познать прошлое, сможет правильно управлять будущим. Это он настоял на том, чтобы я изучал французский. Я предпочитал английский. Мне казалось, это практичнее и проще, но он сказал: «Это тебе пригодится», и я смирился. Я по молодости ничего не хотел и ни во что не верил, относясь ко всему, что говорил отец, со скепсисом. Знаете, если всегда слушаться своих родителей, то можно умереть с тоски!

– А мать? – вдруг перебил меня Росси. – Что говорила она?

– Все, что ни говорила мне мать, я отвергал сразу, не дослушав, лишь раздражался. Отец многого достиг сам, своим трудом, и я его уважал. Он стал богатым человеком, может быть, поэтому я слушался его. Во всяком случае, его слова не расходились с его делами. У мамы было все наоборот, даже отношение к истории. Знаете, у вас во Франции существует поговорка: «У счастливого народа нет истории». Я согласен с этой мудростью. Русский народ во многом был несчастен. По мере того как я учился в университете, я пытался для самого себя ответить на вопрос: древняя русская история – это наука или вымысел?

Росси опустил пустой бокал на подоконник и, отойдя от окна, оперся рукой о шкаф.

– Молодой человек, я всегда с любовью относился к истории своего народа и посвящал ей весь свой досуг. Я даже интересовался вашей Россией. У вас есть свои известные историки. Я сейчас попробую вспомнить… например, Татищев, Ломоносов, Карамзин и другие. Ах да, Соловьев еще.

Я не заметил, как он открыл шкаф, взял в руки какой-то увесистый том в синей обложке и увлеченно стал перелистывать страницы с закладками.

Действительно, Клер меня не обманула, ее отец не принадлежал к числу тех людей, которые содержат богатую библиотеку, чтобы скрывать свое невежество.

Я радостно добавил:

– Не прозвучали имена Ключевского, Костомарова и многих других, но вы и не могли назвать некоторые фамилии самых первых историков. Их имена редко упоминаются в учебниках нашей истории. Они, правда, все не русские, а немцы. Это были титаны российской академии наук в Петербурге. Готтлиб Байер, Герард Миллер и Август Шлецер. Их пригласили в Россию с одобрения царствующих особ рода Романовых с задачей написать официальную историю России. Убежден, вы никогда не слышали этих фамилий.

– Наверное, но возможно, просто забыл.

Он поставил книгу на место и убрал узкие очки в мягкой оправе в нагрудный карман пиджака.

– Тогда, господин Росси, если желаете, я вам напомню, не углубляясь в детали.

– Ну что ж, коли сегодня такой необычный день культурного обмена, давайте.

Он поспешно подошел к подоконнику, взял свой бокал и перед тем, как сесть в кресло, откупорил пузатую бутылку «Хеннеси». Хозяин дома излучал добродушие и снова улыбнувшись мне, произнес:

– У нас еще есть немного времени, пока наши девочки заняты на кухне.

На его руке сверкал золотой хронограф «Магнум» от Франка Мюллера, привлекая мое внимание, но кичливый итальянец на него даже не взглянул, будто счастливые и впрямь часов не наблюдают.

– Дино, я совсем не хочу вещать на тему древней русской истории как глашатай истины в последней инстанции. Я лишь попытаюсь рассуждать вслух.

– Я понимаю, – успокоил меня Росси, – я вас слушаю.

Он успел выпустить изо рта изрядное количество густого терпкого дыма перед тем, как я произнес первое слово.

– Вы сеньор, были совершенно правы, когда назвали имена наших историков – Татищева и Ломоносова. Именно они первыми рискнули высказать свою версию древней истории России. Сначала Татищев досконально изучил большинство первоисточников, в том числе содержавшихся в Радзивиловской летописи и в списках Нестора. Но когда в 1740-м году он, наконец, был готов издать свою историю, у него ничего не вышло. У нас в России согласия на издание он так и не получил, и даже в либеральной Англии не сумел ничего добиться. За самовольные попытки издания он был уличен в вольнодумстве и ереси. Вплоть до конца своей жизни Татищеву так и не удалось осуществить свою мечту. Только после его смерти под редакцией Миллера были изданы его дневники, но не в авторском варианте, а с многочисленными исправлениями. Крайне удивительно то обстоятельство, что никто никогда до сих пор не видел подлинных рукописей и черновиков Татищева. Так можно ли его назвать родоначальником русской историографии? Пожалуй, но весьма условно. С Ломоносовым было сложнее. Он откровенно противопоставлял свои взгляды на древнюю русскую историю тем версиям, которые были высказаны немецкими историками. Он отвергал «Трактат о Варягах» Байера и диссертацию Миллера на подобную тему, а идею последнего о скандинавском происхождении русского государства, высказанную им в 1749 году в речи «О происхождении народа и имени российского», обругал, назвав его выступление «ночи подобным». Кстати, жалоба Ломоносова в высокие инстанции на засилье немцев в Академии наук и требование превратить Академию в русскую по сути, до Романовых дошли. Однако сенатская комиссия расценила это как бунт черни во главе с Ломоносовым и потребовала предать ученого смерти и лишить его семью всех благ. К счастью, императрица Елизавета Петровна не одобрила это требование комиссии, но жалование ему уменьшили в два раза и заставили просить прощения. Письменный текст обращения составил лично Миллер. Разумеется, Ломоносову, как он ни пытался, до конца жизни так и не удалось издать свою «Древнюю российскую историю», зато на следующий же день после смерти по личному приказу Екатерины II весь его исторический архив был конфискован и передан Миллеру. Через семь лет после смерти Ломоносова Миллер сам издал его «Древнюю российскую историю». В подлинности этой работы до сих пор сомневаются все, поскольку она написана в ключе исторической теории немецких исследователей. Архив Ломоносова так и не был обнаружен нигде вплоть до настоящего времени. Скорее всего, он был уничтожен. Екатерина II благоволила к Миллеру. Рукописную библиотеку стареющего историка она выкупила за двадцать тысяч рублей, по тем временам просто колоссальную сумму. Особым покровительством Екатерины пользовался и Шлецер, бывший слуга Миллера. Он занимался разработкой схемы русской истории под личным контролем царицы. Он тоже стал считаться русским академиком и первоучителем для Карамзина. Все это имело свои пагубные последствия для российской исторической науки. Недобросовестное отношение немецких академиков русской академии наук превратило русскую историю в сатиру. Клеймить русских славян стало традицией. Николая Карамзина убедили, что главное – быть людьми, а не славянами. Он послушно написал историю государства российского с древнейших времен, как этого требовали Романовы, и издал ее в 1826 году. Царский дом буквально канонизировал ее. С этого времени наша история стала доступна для широких кругов образованных славян. Его работа была щедро оплачена Николаем I. Ежегодный пенсион Карамзина составлял пятьдесят тысяч рублей, а после его смерти такую же сумму ежегодно продолжала получать его жена, а затем и его дети.