Часовщик - Родриго Кортес

— Но тебя-то за что? Что еврею делать среди комунерос?

— Меня каплуны с оружием взяли, — отмахнулся Иосиф, — на самой последней партии. А тебя-то самого за какие грехи?

Бруно сосредоточился.

— Томазо Хирона помните? Ну, монаха из Ордена… того, что Олафа в Трибунал…

— Еще бы! — наперебой отозвались Иосиф и Амир.

— Я его в Сарагосе почти зарезал… а он выжил, — чистую правду сказал Бруно. — Ну, и опознал он меня — уже здесь.

— А что ж ты говоришь, что уголовный? — донеслись отовсюду возмущенные крики.

— А ну, иди к нам, братишка!

— Есть хочешь?

Но Бруно уже ничего не слышал. Потому что прямо сейчас он осознал главное: почему он, почти уничтоживший этих заполнивших камеру людей, сам оказался на одном уровне вместе с ними.

— Меня использовали, — убито пробормотал он в пустоту. — Как шестеренку.

Он вдруг, как никогда ясно, осознал, что вовсе не надо было самому, лично, заниматься всеми этими индейцами! Что у Томазо Хирона — того, кого он считал своим подмастерьем, есть доступ на куда как более высокие уровни Вселенского механизма. Что Хирон управляет самим управлением, и по его слову, даже не ведая о том, тысячи и тысячи таких, как Бруно, приручают всяких туземцев, создают армии и берут города.

Но, самое страшное, каждым своим делом они сдвигают нависающие над Землей планеты со своих орбит, и судьба мироздания меняется — пусть и на волосок. Но так, как нужно Хирону.

— Я не там строил куранты… — потрясенно выдохнул он. — Мне нужно было всего лишь подняться ступенькой выше.

Прибытия голландцев на переговоры в Сан-Паулу ждали со дня на день. А Томазо, как последний дурак, сидел в Асунсьоне, машинально отвечал на вопросы ревизора, а сам пытался сообразить, как решить голландскую проблему.

— У вас в отчетах значится, что индейцы редукций постоянно умирают, — методично долбил его ревизор, — но они же родились в этом климате. Откуда такая смертность?

— Они умирают от европейских болезней, — машинально ответил Томазо.

— А почему негры от них в таком количестве не умирают? Они ведь тоже к нашим болезням непривычны…

«Потому что негры несколько стадий учета проходят, — чуть не ляпнул в сердцах Томазо. — И в Эфиопии, и в Султанате, и в Португалии, а потом еще и здесь…»

— Негры здоровьем крепче.

Ревизор что-то пометил в своей книге для записей и перешел к следующему вопросу.

— А кто конкретно дал разрешение вооружить индейцев?

Это был очень опасный вопрос, потому что порождал следующий, а за ним следующий. Например, чего стоит вся орденская система защиты от шпионажа, если Бруно — по сути, простой подмастерье — поднялся в редукциях до таких высот. И та простая истина, что все было под контролем брата Херонимо, никого не устроит.

— Послушайте, — заглянул ревизору в глаза Томазо, — если мы не сумеем противопоставить голландцам ничего веского, мы потеряем половину материка. На что вы тратите мое и свое время?

— Я не отвечаю за переговоры с голландцами, — сухо отрезал ревизор. — За них отвечает губернатор.

— Да губернатор — пешка! — вскочил Томазо. — Ноль! Знаете такое арабское число?!

Ревизор насупился.

— Поймите, — попытался объяснить Томазо, — если мы проиграем переговоры, ваша ревизия утратит всякий смысл.

— Я всего лишь исполняю свой долг, — обиженно отозвался ревизор, — и я сообщу Инквизиции о вашем нежелании сотрудничать с ревизором Его Святейшества.

Томазо вскочил, схватил ревизора за руку и затряс ее — со всем чувством, на какое был способен.

— На том и порешим. А сейчас, извините, мне пора бежать.

Он выскочил из комнаты, что было силы хлопнул дверью и, лишь когда оказался на улице, заставил себя остыть.

«А что я, собственно, могу?»

Голландцы знали, куда бить. Нет, из Португалии, Кастилии и Арагона вышло не меньше славных капитанов, чем из Голландии. Но голландцы своих капитанов-инородцев не стыдились, а потому и сохранили почти все первичные документы.

— А ты знаешь, что Колумб — сефард[40]из селения Куба, что в Антьехо? — как-то спросил его отправленный на архивы обезножевший Гаспар.

— Ну и что? — не понял, к чему вопрос, Томазо.

О Колумбе он знал только одно: неглупый капитан вовремя крестился, а то так и сидел бы в тюрьме.

— Вот здесь… — Гаспар бережно накрыл широкой ладонью тоненькую стопку желтых от времени документов, — все, что мне удалось спасти из бумаг по нашим капитанам-инородцам.

— А где остальное? — изумился Томазо.

— Главный инквизитор велел сжечь. Ох, аукнется нам это!

Если честно, тогда Томазо не вполне осознавал, чем это может аукнуться через несколько лет. А вот голландцы все прекрасно поняли и теперь с бумагами на руках доказывали, что плавали в Парагвай и Бразилию задолго до появления здесь первых португальцев, кастильцев и арагонцев.

— Вот дурак… — вспомнил Томазо скошенное от непреходящей зависти лицо Главного инквизитора. — Всем дуракам — дурак…

Можно было прямо сейчас сфабриковать новые документы — с именами кастильских капитанов и примитивно прорисованной картой побережья. Но это следовало сделать качественно, а приличных специалистов в Парагвае просто не было.

Томазо вдруг вспомнил однокашника с перебитым позвоночником. Тот мог подделать что угодно. Но Луис умер от пролежней, да и было все это далеко отсюда, словно в другой жизни.

И тогда перед глазами возник Бруно.

Томазо давно не испытывал к этому полуграмотному подмастерью никаких чувств — ни ненависти, ни желания поквитаться. Однако то, как лихо он управился с порученной задачей, заставляло с ним считаться.

Томазо почти бегом добрался до комнат, в которых остановился, вывернул на стол все, что дал ему брат Херонимо, и пробежал несколько листов глазами.

— А он парень не промах…

Часовщик действовал так решительно и точно, словно родился в братстве Ордена.

«Может быть, с ним поговорить?»

Какая-то часть души Томазо этому отчаянно сопротивлялось, но здравый смысл твердил, что это может принести далеко не бросовые плоды.

Бруно вывели из камеры поздно вечером, когда никого никуда уже не выводили.

— Держись, брат! — понеслось вслед.

— Бог да пребудет с тобой…

Бруно выпрямил спину и, держа скованные цепью руки перед собой, шагнул за побитую дубовую дверь. И почти сразу увидел Хирона.