Часовщик - Родриго Кортес

Томазо сидел на самом почетном месте и лениво наблюдал за возбужденными, счастливыми членами Совета.

— Надо сразу на Буэнос-Айрес идти! — предлагал один.

— Нам главное — сахарные заводы от голландцев оборонять, — возражал второй. — Оттуда — главные деньги!

Слепо исполнявшие приказы Короны, а потому никогда не вооружавшие индейцев святые отцы лишь теперь осознавали, какой объем реальной власти они упускали.

— Наши индейцы войдут в Буэнос-Айрес, как крестоносцы в Святую землю, — уверяли они.

— У нас уже появились кандидаты в святые мученики — братья-индейцы Хуан и Мануэль, — рассказывали на перерывах монахи о попавших в руки то ли мамелюков, то ли комунерос воинах.

И все они, на деле доказавшие, что могут не только отстоять интересы Церкви, но и пойти дальше, были исполнены предчувствия большого и прекрасного будущего.

А потом прибыл старичок-ревизор из Ватикана — тихо, несуетно, в неприметном одеянии самого обычного францисканца.

— Да-да, Томазо Хирон… — сверился он со списком, — с вас и начнем.

«Ну, вот и все, — понял Томазо и покорно двинулся в мгновенно освобожденный для посланника Папы кабинет. — Сейчас все точки над „i“ и будут расставлены…»

— Это вы ведь у нас отвечаете за агентуру в Парагвае? — сразу приступил к допросу ревизор.

— Нет, — покачал головой Томазо. — Это не так.

— Но Генерал утверждает, что все агентурные промахи, из-за которых мы не знаем истинного положения вещей, — ваша вина.

Томазо поперхнулся и закашлялся. Брат Хорхе откровенно не тянул на занятое им генеральское кресло, если сдавал своих — тягчайший грех даже для рядового члена Ордена.

— И, кстати, кассу вы уже сняли? — внезапно поменял тему ревизор.

Томазо насторожился. Папского ревизора парагвайская касса Ордена не касалась — ни в малейшей степени. Такие попытки следовало пресекать в корне.

— А зачем вам это знать? — нагло глядя посланнику в глаза, поинтересовался он. — С каких это пор Орден должен отчитываться кому-либо, кроме своего Генерала и лично Папы?

— С тех пор, как Орден стал нарушать законы, — не отводя глаз, парировал ревизор. — Вы хоть понимаете, какой шум по Европе из-за этого дурацкого похода поднялся?

Томазо понимал. Как понимал он и то, что попавшему в плен Папе приходится считаться с каждым обвинением. Но он не собирался отдавать на растерзание всякой сволочи индейскую армию — главное, пожалуй, достижение Ордена за последние двадцать лет.

— Благодаря этому походу мы разгромили остатки комунерос, — внятно объяснил он, — и теперь можем сделать католическим весь материк.

— Вы уже ничего не сможете сделать, — покачал головой ревизор. — Царь Московский разгромил короля Шведского.

Мелкие волоски на руках Томазо поднялись дыбом. Царь Московский не представлял угрозы сам по себе, но если он опередил султана, это меняло всю расстановку сил воюющей Европы. А если евангелисты победят в Европе, они потеснят католиков и здесь — по праву сильного.

— А султан? — хрипло спросил он. — Султан в Вену вошел?

— Нет, — покачал головой ревизор. — Австриец пошел на уступки, и султан Османский удовлетворился Балканами.

Томазо охнул. Он полагал, что султан пойдет до конца.

— А рабство? Что с ним? — впился он взглядом в ревизора.

— Отлов и торговля новыми черными рабами теперь вне закона. Порабощение индейцев также под запретом.

Томазо скрипнул зубами. Австриец ударил Церковь по самому больному месту — по деньгам.

— А как быть с теми, кто уже в рабстве?

Ревизор пожал плечами.

— Пока так и останутся. Но для Церкви Христовой запрещена всякая торговля рабами. Вообще любая.

Томазо помрачнел.

— Но Гибралтар-то нам вернули?

— Нет. Гибралтар остается в руках англичан.

— А в Неаполе кто?

— Сейчас Австриец. Как и на Майорке.

Томазо опустил лицо в ладони и так и замер.

Папа проиграл едва ли не половину того, что годами, с таким трудом создавали для него люди Ордена. Бессмысленным становилось многое: жертвы в Индии и Эфиопии, изгнание евреев и магометан и уж тем более преследование евангелистов. Даже ликвидация конституций фуэрос теперь уже не виделась такой важной.

Старенький ревизор медленно встал из-за стола и подошел к окну. Там, на площади, уже выводили первых обреченных на сожжение еретиков.

— Но и это еще не самое страшное.

Томазо с опаской посмотрел на ватиканского гостя.

— Голландцы, — пояснил тот. — Они вот-вот подойдут к Сан-Паулу, и они претендуют на половину материка. А главное, у них есть документы.

Томазо замер, а ревизор повернулся к нему и четко, внятно произнес:

— И вот если они возьмут у нас то, что хотят, это и будет настоящим поражением.

Слухи о том, что у голландцев нашлись какие-то права на Южный материк Нового Света, достигли Ватикана быстро, а главное, своевременно. Гаспара, как и восемь остальных «практиков», уже собирались выпроваживать вон — обратно в свои монастыри.

— Где эти чертовы бумаги?! — орал на архивариусов взбешенный отец Клод. — Только жрать да спать горазды!

Архивариусы заметались по стеллажам, но «практики» приободрились. Они чуяли, что в такой ситуации их за ворота не выставят. И только Гаспар знал, что никто ничего на стеллажах не найдет. Потому что столь необходимые отцу Клоду бумаги, а точнее, то, что от них осталось, в свое время проходили через его руки. И Гаспар не знал, можно ли теперь хоть что-нибудь исправить.

Бруно под конвоем четырех доминиканцев отправили в городскую тюрьму и уже там надели кандалы, сунули в отверстия клепки, а затем кузнец ударил каждую клепку по два раза, и его бросили в самую обычную, битком набитую камеру.

— Из какого отряда? — мгновенно повернулись к нему десятки голов.

Это были комунерос — те самые, которых его индейцы нещадно гнали от редукций до Асунсьона.

— Я уголовный, — ответил Бруно, и от него тут же с презрением отвернулись.

— Бруно! Бруно!!! — закричали где-то там, в глубине, и сквозь стоящих на ногах уже вторые или третьи сутки арестантов кто-то пробился.

— Амир? Ты?!

Соседский сын, заросший бородой, как самый настоящий мамелюк, счастливо захлопал его по плечам, а потом и обнял.

— Иосиф! — повернулся он к арестантам. — Я же тебе говорил! Это он!

— И он тоже здесь? — поразился совершенно потрясенный часовщик.

— А ты как думал? — пробился к нему сквозь арестантов Иосиф Ха-Кохен. — Теперь приличного человека только в тюрьме и встретишь.