Дневной Дозор - Сергей Лукьяненко

— Лучше бы я выпил скисшей «Балтики». Эдгарусмехнулся. Даже после легкого напряжения памяти он не сумел вспомнить ниединого сорта венгерского пива. Впрочем, если Антон так о нем отзывается, лучшеи не помнить. В пиве собеседник разбирался, причем разбирался великолепно.Светлые вообще любят плотские удовольствия — это приходится признать.

— А эти… доблестные воины… пьют свои родныепомои. — Антон кивнул в сторону американцев. — Миротворцы… Асы Геринга…

«Печено вепрево колено» давно было съедено — иЭдгаром и Антоном. И пива уже было выпито достаточно, чтобы у обоих слегказаблестели глаза, голоса стали громче и непринужденнее.

— Почему Геринга? — удивился Эдгар. — Это ж недойчи, это американцы.

Антон терпеливо, словно ребенку, объяснил:

— Асы ВВС США — не звучит. Ты какое-нибудькраткое и звучное наименование американских ВВС знаешь?

— Не знаю.

— Ну ладно. Пусть будут асы Клинтона. Немцыхоть знали, что против них такие же летчики воюют, а эти сыпали бомбы населения, где всей обороны — зенитка времен Второй мировой… И еще награды за этополучают. А ты спроси — у них святое вообще в жизни что-нибудь есть? До сих порсчитают, что Прагу в сорок пятом они освободили.

— Святое? — усмехнулся Эдгар. — А зачем имсвятое? Они солдаты.

— Знаешь, Иной, мне кажется, даже солдатыдолжны оставаться в первую очередь людьми. А у людей обязано быть что-то святоев душе.

— Для начала необходимо, чтобы имелась душа. Апотом уж святое. О! А мы сейчас спросим!

Мимо столика как раз протискивался румяныйзаокеанский летчик, сверкая нашивками и прочими галунами. Кровь с молоком,гордость техасщины или оклахомщины. Летчик скорее всего возвращался из сортира.

— Извините, офицер! Могу ли я задать вопрос? —на хорошем английском обратился к нему Эдгар. — У вас есть в жизни что-нибудьсвятое? Что-нибудь заветное?

Американец встал, словно споткнулся. Инстинктподсказывал ему, что военный самого-самого лучшего государства на земле обязандержать марку и дать достойный ответ. На лице отобразилась мучительная работамысли, и вдруг — вспышка! Озарение. Американец понял, что святое для неговсе-таки есть. Он расплылся в горделивой улыбке.

— Святое? Конечно, есть! «Чикаго буллз»…

Даже маги не поняли, шутил он или был вполнесерьезен.

— Это как шахматная партия, понимаешь? —объяснял Эдгар. — Начальство просто двигает по доске неперсонифицированныефигурки — нас.

Лицо официанта вытягивалось пропорциональноколичеству выпитого Антоном и Эдгаром пива. К этому столику официант перетаскалуже столько объемистых стеклянных кружек, что хватило бы напоить весьамериканский авиаполк и «Чикаго буллз» в придачу. А двое русских все сидели исидели, хотя было видно, что языками ворочать им становится все труднее.

— Вот взять нас с тобой, — продолжал Эдгар. —Ты будешь на этом процессе защитником. Я — обвинителем. Но все равно мы неявляемся сколько-нибудь значимой величиной. Мы остаемся фигурками на доске.Если нужно — нас бросят в самое пекло. Если нужно — уведут в сторонку до лучшихвремен. Захотят — разменяют. Ведь, в сущности, что есть этот процесс? Это танцывокруг тривиального размена. Вашего Игоря поменяли на нашу Алису. И все. Простостолкнули, как пауков в банке, и убрали с доски. Во имя высших и недоступныхнам целей.

— Ты не прав. — Антон строго погрозил емупальцем. — Гесер не предполагал, что Игорь столкнется с Алисой. Это интригаЗавулона!

— И откуда у тебя такая уверенность? —насмешливо спросил Эдгар. — Ты так крут, что читаешь в душе Гесера, как воткрытой книге? Насколько я знаю, руководство Светлых тоже не любит посвящатьсотрудников в глубинные планы, высшая политика высших сил. — очень громко инаставительно изрек он.

Антону очень хотелось возразить. Но, ксожалению, никаких убедительных доводов у него не было.

— Или вот взять последнее столкновение в МГУ.Завулон тебя использовал — прости, это тебе, наверное, неприятно слышать, нораз уж начали… Так вот, Завулон тебя использовал. Завулон! Твой заклятый враг!

— Он меня не использовал. — Антон заколебался,но все же закончил: — Он пытался меня использовать. А я пытался использоватьситуацию в наших интересах. Сам понимаешь — это ведь война.

— Допустим, только пытался, — пренебрежительносогласился Эдгар. — Допустим… А Гесер ничего — ничего! — не сделал, чтобы тебязащитить. Зачем ему страховать пешек? Это неэкономно и бессмысленно.

— Вы к своим пешкам еще лучше относитесь, —угрюмо заметил Антон. — Низших Иных — вампиров, оборотней — даже за равных недержите. Пушечное мясо.

— А они и есть пушечное мясо, Антон. Болеедешевое и менее ценное, чем мы, маги. Да и вообще — бессмысленны наши потуги иречи. Мы марионетки. Всего лишь марионетки. А пробиваться в кукловоды — делоглубоко безнадежное, поскольку для этого нужны способности Гесера или Завулона,а способности эти встречаются исключительно редко. И потом — места за игровымистолами уже заняты. Никто из шахматистов не уступит свое место фигурке — дажеферзю или королю.

Антон угрюмо осушил кружку и бесшумно опустилее на подставку с эмблемой ресторана.

Он был уже далеко не тот юный маг, впервые вжизни вышедший в поле и выслеживавший вампиршу-браконьера. Далеко не тот, хотявремени прошло не так уж и много. С тех пор у него было достаточно случаев,чтобы удостовериться — сколько Тьмы в Свете. И мрачная позиция Темного магаЭдгара — мол, все равно мы перчинки в жерновах разборок Больших Дядь, посемулучший выход — пей пиво и не чирикай — даже чем-то импонировала ему. И вкоторый раз Антон подумал, что Темные в своей кажущейся простоте порой болеечеловечны, нежели борцы за высокие идеалы — Светлые.

— И все-таки ты не прав, Эдгар, — сказал оннаконец. — У нас есть коренное отличие. Мы живем ради других. Мы служим, а неправим.

— Так говорили все человеческие вожди. — Эдгарс готовностью вступил в мышеловку. — Партия — слуга народа. Помнишь?

— Но у нас есть одно отличие от человеческихвождей. — Антон взглянул Эдгару в глаза. — Развоплощение. Понимаешь? Светлый неможет вступить на путь зла. Если он понимает, что увеличил количество зла вмире, то он уходит в сумрак. Исчезает. И это случалось не раз, стоило лишьСветлому допустить ошибку или хоть чуть-чуть поддаться Тьме.

Эдгар тонко захихикал.