Тайник теней - Мария Грипе

Что можно ответить, когда приятный и обходительный человек беспечно высказывается наподобие того мужчины – отца семейства, который недавно так парировал Ингеборг, когда она попыталась поговорить с ним о борьбе за мир:

– Видите ли, милая фрекен, вначале нужно положить конец этой войне, прежде чем вообще можно будет вести разговор о какой-либо борьбе за мир.

– Вот как? – удивилась Ингеборг. – И как же можно положить конец этой войне?

– Разумеется, кто-то должен ее выиграть!

Иного решения он не видел.

Борьба за мир зависит от отношения к ней не только мужчин, но и женщин. И пока не для всех очевидно, что женщины обладают не просто правом, а даже обязанностью участвовать в принятии решений, которые касаются их самих и их детей. Войны не хочет никто, но многие не поддерживают участие женщин в пацифистском движении. Кто-то явно против, а кто-то просто равнодушен.

Вопросы войны и мира – это мужская забота. Женщинам не стоит совать туда свой нос. Это им не к лицу, они теряют свою женственность и попросту выставляют себя на посмешище.

Когда знаешь, каких результатов можно было бы достичь, если бы против войны поднялись все, то становится жутко слышать высказывания отдельных женщин, которые еще не осознали своего бесправия и ставят палки в колеса своим сестрам в их борьбе против мужского господства.

Это стыд и позор.

– Но у нас есть наша работа, – утешает себя Ингеборг. – Она безусловно важна. И если мы не будем делать себе поблажек, если будем стараться изо всех сил, то рано или поздно наше влияние окажется куда более действенным, чем мы думаем.

– Ты имеешь в виду, что театр раскроет людям глаза?

– Да, конечно.

Но это всего лишь жалкая надежда.

Их игра в театре – это не просто долг, это также большое счастье, и вопрос заключается лишь в том, имеют ли они право быть счастливыми, когда мир вокруг охвачен огнем и все происходит так, как оно происходит? Не лучше ли вместо этого отправиться странствовать по свету? Бросить вызов действительности? В глубине души Каролина много раз об этом думала. Сейчас она сказала это Ингеборг, и та тут же ответила:

– Человек должен чувствовать в себе призвание и точно знать, что необходимо людям. Я этого не знаю. А ты?

Нет, Каролина не стала бы прямо утверждать, что знает…

– Вот видишь! Ничего хорошего не выйдет, если мы бросим нашу работу! – вырвалось у Ингеборг.

Возразить тут нечего, и Каролина не возражает, но тем не менее все равно есть над чем подумать… Ингеборг ловит ее взгляд.

– Не вешай носа! Это вовсе не значит, что мы увиливаем от ответственности. Ведь мы стараемся делать все, что в наших силах…

– Говори за себя! Ты целыми днями вяжешь крючком и на спицах, всегда участвуешь в благотворительных сборах и во всем таком прочем, ты, конечно, можешь так говорить о себе. Но я… Я из тех, кто увиливает и прячется, потому что меня раздражает эта война.

Ингеборг задумчиво отвечает:

– Увиливать от ответственности можно по-разному. Я вот вяжу… И кто знает, не вяжу ли я это просто для того, чтобы заглушить голос совести. Я нисколько не лучше тебя. Не заблуждайся.

– Ну да… ты во всем лучше меня.

– Нет. Я всего лишь лучше тебя умею играть в прятки сама с собой.

Тут Каролина вынуждена улыбнуться.

– Разве ты не знаешь, что я лучший в мире игрок в прятки?

– Нет, я этого не знала.

Они сидят дома у Каролины, и Ингеборг уже собирается уходить, но тут вспоминает кое-что и достает из сумки газету.

– Вот! Прочти статью на шестнадцатой странице, и у тебя появится другая тема для размышлений. Статью написала Элин Вэгнер.

Ингеборг уходит, Каролина берет газету, и едва успев развернуть ее, впивается взглядом в первую страницу.

На ней фотография и заголовок.

ГЕРОЙ ВОЙНЫ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ!

Статья посвящена Максимилиаму Фальк аф Стеншерна.

На фотографии он в обществе нескольких других офицеров. Каролина не верит собственным глазам – это действительно он. Снимок, должно быть, сделали в Париже, перед тем как Максимилиам уехал в Адрианополь.

Одного из офицеров Каролина тоже узнает: это молодой француз, близкий друг Максимилиама. Однажды он даже был приглашен на ужин в парижский дом Стеншерна. Тогда он без конца строил глазки Розильде, и Арильд решил, что француз дружит с его отцом именно из-за дочери.

Значит, Максимилиам в Швеции!

Наверно, он дома уже несколько недель. И никто не написал ей?!

И где же сейчас мама?

Ведь она собиралась уехать из дома, когда он вернется!

В газете сухо сообщалось следующее.

Максимилиам сыграл решающую роль во взятии Адрианополя. Его батальону удалось пробить брешь в защитной линии турок и начать штурм. Во время уличных боев Максимилиам вместе с тремя французскими офицерами оказался в турецком тылу.

Он был ранен, французы бросились к нему, чтобы переправить в безопасное место, но были окружены превосходящими силами противника. Все четверо попали в плен и вместе с отступающими турками оказались вдалеке от своей армии.

Поскольку и Максимилиам, и французские офицеры участвовали в осаде как добровольцы, к ним отнеслись более-менее хорошо, как к наемникам, а когда они отказались войти в состав турецкой армии, их отправили в тюрьму, где с ними обращались, как с обычными преступниками.

У Максимилиама была задета вся правая сторона, он не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Его состояние еще больше ухудшилось, поскольку во время долгого заключения он вообще не получал никакого ухода.

Возможно, ему суждено было бы умереть в тюрьме, если бы французским офицерам не удалось путем различных посулов и ухищрений связаться с французским посольством в Константинополе, и в результате дипломатических шагов пленники были освобождены и отправлены во Францию. Это случилось как раз накануне того, как Турция вступила в мировую войну на стороне великих держав.

В Париже Максимилиам наконец-то, благодаря своим французским друзьям, получил необходимое лечение. И только теперь, спустя почти полгода, у него появилось достаточно сил, чтобы вернуться домой. Он возвратился в Швецию через Лондон.

В газете приводилось короткое интервью с самим Максимилиамом, в котором он признавался, что труднее всего в тюрьме было переносить тоску по семье. Тайком послать хотя бы какую-то записку родным было вначале совершенно невозможно. Да и позже, когда удалось связаться с французским послом, решение их дела растянулось на долгое время, и попытки связаться с внешним миром были связаны с прямой опасностью для жизни. Нельзя было рисковать возможным спасением.