Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

Снеккар в куски разлетелся,

Змей задрожал, как живой —

Пала высокая мачта,

Лопнул котел паровой.

В буре огня и железа

Стихли слова колдунов —

В черный корабль Йормунрека

Врезался Змей Бурунов.

– Разница есть, может помощь из Этлавагра подоспеть, – напомнил Кнур.

– Тоже верно, но неспроста было сказано: «Кто ждет нежданной радости, дождется нежданной гадости,» – Горм улыбнулся воспоминанию. – Стой, это что?

Со стороны псарни раздались возня и лай. Боевые псы конунга не станут просто так брехать на ночь глядя. Горм вынул из подставки у двери факел и ткнул концом в угли:

– Глянем, что приволок Нидхогг с Настронда?[102]

Его товарищей не надо было долго упрашивать. Дверь распахнулась, и все трое с топотом подкованных железом сапог устремились из кузницы.

– Кром!

– Альдейгья, бей!

– Тигр и Килей!

С боевыми кличами, ярл, кузнец, и гонец вбежали на псарню, мечи наголо, факелы в руках, ожидая встретить там если не Йормунрековых воинов, одного за другим вылезающих из всеми забытого потайного лаза, то по крайней мере черного дроттара с баклагой яда. Потайного лаза в полу не оказалось, но черепица в части крыши, смежной с внутренней стеной замка, была разобрана. Дырка в крыше выглядела подозрительно маленькой. Горм мгновенно представил трехсаженного змеевидного дроттара, просовывающего в нее длинную приплюснутую морду, расписанную погибельными светящимися знаками нечистого превращения, проверил руны на собственном мече – ничего, – и шагнул вперед.

Явь в очередной раз разочаровала. Окруженные кольцом скорее удивленных, чем недовольных, собак, на соломе стояли три маленьких тощеньких мальчонки. Один из них сжимал в кулачке кухонный нож. Волкодав зарычал, мальчонка замахнулся… Хан, похоже, решил, что в круге земном сделано уже достаточно глупостей, взял своего собрата за шкирку и мощным движением уложил набок. Тот поджал хвост и остался лежать, подставляя большему псу горло, в согласии, что глупостей хватит. Удовлетворенный оказанным ему почтением, Хан громозвучно гавкнул прямо в лицо второму несостоявшемуся зачинателю драки. Мальчишка зажмурился и прикрыл уши руками, выпустив нож. Один из его товарищей издал скулящий звук, явно предвещавший начало рева.

– С какой помойки эти крысята приползли? – Торфи толкнул меч в ножны, презрительно оглядывая детей.

– Днем не могли с собачками поиграть? – Горм погладил Хана по загривку, наклонился, подобрав нож, и увидел еще что-то, лежавшее на соломе. – И что ночью за игры с собаками, мешком и веревкой?

– Сейчас мы их хорошенько выпорем, и они все расскажут, – предложил гонец, вставляя факел в подставку, и потянулся к пряжке ремня.

Последовал рев, сперва на один голос, но быстро превратившийся в трехголосие, возможно, полное тонкостей, переливов, всхлипываний и булькания соплей, отрадных для настоящего ценителя, каковым Горм наотрез не был.

– Удружил, – прошипел ярл в направлении гонца, тоже пряча меч.

– Веревка, нож, мешок, псарня, – перечислил Кнур, пытаясь перекрыть рыдания. – Кто ночью незваный идет на псарню с веревкой, и зачем?

– Украсть собаку! – ужаснулся ярл.

– А нож зачем? – продолжал кузнец.

– Украсть собаку, зарезать, и сожрать! – заключил Торфи. – Какая у нас вира за собаку? Твой Ингимунд с Лолланда, ярл, точно б знал. Скиллингов двадцать?

– Это, поди, за охотничью собаку карла, – прикинул кузнец. – Породистая собака ярла раза в два дороже, а боевой пес… скиллингов шестьдесят, не меньше, или один этлавагрский золотой. А ну, во двор!

– Зачем? – удивился Горм.

– Выйдем, увидишь.

Дворик за псарней был посыпан соломой и служил для устройства собаками своих дел. В него вели дверь, закрывавшаяся изнутри на засов, и собачий лаз, вообще не закрывавшийся. Подобрав факелы, троица побольше вытолкала троицу поменьше на солому. Несколько псов пошли за ними, вернее всего, в поисках развлечения. Указав на особенно смачную кучу недавно устроенных дел, Кнур сообщил ревущим:

– Каки видели? Выбор ваш – или закрыли хавальники и прекратили скулеж, или в каждое разинутое хайло по окалине.

– Он не шутит, – поддержал кузнеца Торфи.

Горм поморщился, но жестокая угроза подействовала – собачьи воры перестали реветь в голос. Под сдавленное всхлипывание, ярл спросил:

– То, что сказал Торфи, правда? Вы хотели украсть и зарезать собаку?

Самый маленький из мальчишек, с печально оттопыренными ушами, кивнул.

– Кром! Как вы могли?

Лопоухий открыл рот, снова закрыл, довольно очевидно собираясь вновь зареветь, посмотрел на кучу устрашения, пересмотрел свое намерение, и прерывисто из-за всхлипов выдал:

– Мама с рынка шла, двое наскочили и отобрали лепешки и оливковое масло. Еды нет, скиллингов нет, огня нет. У Агена сестренки есть хотят, плачут, никому спать не дают. Хани сирота, вообще два дня не ел. А собак конунга, небось, каждый день кормят…

– Тебя как зовут, горе-разбойник? – Кнур присел на корточки.

– Хлифхунд.

– Хан, а ну иди сюда! Садись! Дай лапу! Шрам на морде видите, свинята? Это он получил при Гафлудиборге. Тридцать моих дружинников сгинуло, и я бы там остался чаек кормить, если б не песик, – Горм был не на шутку рассержен. – Жрать хотите? Почему тогда нас с Кнуром заодно тоже не убить и не сожрать? Потому что собака тварь доверчивая и зла не заподозрит? Что ж нам с вами, гаденышами, делать?

– Выпороть, – вновь предложил Торфи. – Чтоб неделю сидеть не могли.

Затихшие было всхлипы опять, явно не к добру, участились.

– Заладил, – Кнур, по-прежнему сидя на корточках, взял лопоухого за руку. – Это не дети, а скелети. – Накормить, и чтоб духу их здесь не было!

Горм покачал головой:

– Эти трое, какие бы беды ни причина, они крепко паскудное дело затевали. От собачатины уже и до длинной свинины из слисторпских погребов рукой подать. Так просто их отпустить нельзя… Дожили. Бедные капельки шастают, как тролли, по ночам за запретными мясами, в пиве крысы наперегонки плавали, пока не описались, у самого конунга Килея псы с шерстью нечесаной, на псарне подстилка дня три не меняна, весь двор в дерьме… Вот что. Вы трое, Хлифхунд, Аген, и Хани! Хотите, чтоб тинг вас судил за попытку воровства собак, или сдаетесь мне на милость? Милость будет суровая!

– Я сдаюсь, дяденька ярл, – сказал лопоухий. – Твою собаку мы бы не стали красть!

– И я сдаюсь, только не надо меня объявлять вне закона и изгонять! – взмолился Аген. – Мне надо за сестрами ходить, они совсем маленькие еще!