Новый год плюс Бесконечность - Сергей Челяев

Мальчик знал, что сейчас он спит. Этот сон с замерзающими в небе дождями снился ему часто и долго — почти всю нынешнюю зиму. А зимы прошло уже много, почти тридцать дней. И еще мальчик знал, что с этим сном непременно что-то связано, нечто огромное и важное. Но тайна пока не хотела открываться сама, и мальчик терпеливо ждал, тем более что во сне это делать гораздо приятнее и легче, нежели наяву. Правда, иногда ему становилось страшно, потому что в этом сне таилось что-то еще, неведомое и чужое, чего он никогда еще не чувствовал и не слышал в своем сердце. Но потом это ощущение проходило. За окном дремотно падал снег, и в его снах и наяву, и мальчик с интересом следил за полетом снежинок, которые прежде, давным-давно, называл «белыми мухами».

— Белые мухи летят! — радостно кричал он, раздвинув тюлевые занавески и прильнув к окну первым снежным утром. И мать улыбалась за спиной и рассказывала ему всякие необычные истории и сказки, такие же легкие и короткие, как падение невесомой пушистой снежинки.

Сказки эти мальчик уже забыл почти все. Но любовь и волнующий интерес к снегу остались с ним навсегда, во всяком случае, так ему казалось теперь, в его двенадцать с половиной светлых лет. Он смотрел, как снег падает наземь, скрывая следы прохожих, рубчатые колеи ранних утренних машин в их дворе, бурую почерневшую листву, еще вчера грязным ковром устилавшую землю в соседнем сквере. «Сколько еще следов снегу вобрать в себя?» — думал мальчик, спеша в школу вдоль побеленного инеем забора, облепленных домов, моховых крыш и подоконников. «Листьям — печальным кораблям, парусникам, затонувшим в море слез осенних, — сколько нам посвятить?»

И сам же себе отвечал, аккуратно и тщательно впечатывая ботинок в очередной сугроб или ломая с треском сухие пузыри воздуха под промерзшей до основания лужицей: «Тем шагам, как моему дыханью, трудное названье — Ожиданье».

Наверное, это были его первые стихи. Но в этом мальчик ни за что бы не признался никому, поскольку считал стихи занятием для взрослых и девчонок. Для него это были просто слова, сами по себе возникавшие в голове на улице, ледяном катке и даже иногда — за партой. Мальчик считал, что эти невесть откуда приходящие слова — тоже суть того сна о застывших дождях, их звенящие отголоски. И значит, он просто иногда грезит наяву, как сказала ему недавно учительница по географии, и почему-то — с большим осуждением.

Но зато просыпаться теперь было легко и радостно, потому что их дом, обычная двухкомнатная квартира в четырехэтажном доме с пожарной лестницей, вот уже целый день был таинственным, незнакомым, немного чужим и оттого просто удивительным. В преддверии Нового года здесь появилась настоящая лесная елка, да еще какая — до потолка!

Наверное, самое сильное ощущение детских лет — как дома ставили елку. Родители всегда и с огромным удовольствием прятали ее до самого последнего дня. И вот, наконец, двадцать девятого декабря, вечером, после работы отец вытаскивал с антресолей крестовину, молоток и пакет с гвоздями.

Это сейчас мы ставим елки в ведра, прежде — с песком, а теперь — с водой, и они принимаются цвести чуть ли не до февраля. А тогда, в начале шестидесятых, елка в доме частенько стояла прямо на полу, прочно угнездившись в деревянной струганой крестовине. И после праздников во дворах и на задворках вместе с выброшенными осыпавшимися рыжими елками их валялось множество, больших и маленьких. В семьях елочные крестовины всегда хранили где-нибудь на антресолях, рядом с коробкой игрушек, гирляндами и красноносым ватным Дедом Морозом с палочкой-посохом в руке и куцым мешком за плечами.

Даже в лесу ели пахнут не так, как дома, тем более — под Новый год. Самое первое, чем лесная гостья заявляла о себе в доме, — это запах! Она лежала на полу, загородив полкомнаты, кое-где на оттаивающих ветках еще поблескивали наперстки льда и застывшие комочки ноздреватого снега. Квартира, немного взбудораженная новизной в комнате и ликующими детьми, понемногу наполнялась удивительным, восхитительным, ни на что не похожим ароматом хвои.

Между тем отец молотком набивал на лежащую елку крестовину, и мальчик со старшим братом помогали поднять и надежно установить колючую вестницу предстоящих двухнедельных каникул и всяческих сюрпризов. Затем наступала и очередь матери. Она весело и деятельно командовала развешиванием игрушек, распределяя, какие — вверх, на макушку и фасад, какие — пониже и сзади.

Потом, уже повзрослев и узнав многое в жизни и людях, мальчик всегда горько жалел, что при переездах и других жизненных невзгодах, неизбежных в истории любой семьи, они разбили, растеряли и попросту выкинули немало старых игрушек. Среди утраченных елочных забав мальчик всегда особенно жалел двух толстеньких ватных поросят — своего, синего, и розового, принадлежащего брату. Поросята были закутаны в теплые одеяльца с привязанными к ним крошечными сосками; наружу выглядывали только мордочки с трогательными пятачками и тонкие передние ножки. С этими поросятами они со старшим братом путешествовали по елке, захаживая друг к другу в гости, пробуя понарошку малину, клубнику, виноград, абрикосы и прочие стеклянные фрукты и овощи. А у самого пола, на толстых нижних ветвях, многие из которых отец норовил еще и дополнительно «наставить гвоздочками» к стволу, раскачивались на нитках картонные бабочки, клоуны, рыбки — двусторонние немецкие игрушки, таинственно поблескивающие черно-красными крыльями.

Пока дети и взрослые наряжали елку, непременно возникали и ссоры, и споры, которые были тем жарче, чем дети в семье становились взрослее. Тут же зачастую проливались и слезы обиды, что не туда повесили любимую игрушку, что вообще уже давно пора закончить, потому что детям надо спать, ведь завтра праздник, а значит, трудный день. Почему-то у нас праздники всегда считались и поныне считаются трудными, хлопотными днями. Словно вся цель праздника, и особенно — Нового года, заключается в стремлении наготовить побольше угощений и накормить всех гостей и домашних до отвала.

Правда, потом, числа третьего-четвертого, наступала пора знакомого всем постпраздничного голода. В это время постоянное ощущение набитого живота, длящееся еще с новогодней ночи и, кажется, поселившееся в утробе навеки, незаметно, потихоньку уступает вдруг место аппетиту, который все растет и растет. И, по иронии судьбы, особенно при виде уже изрядно заветренных, хоть и непобежденных, остатков самых стойких, а значит, малоупотребительных поначалу салатов и крошек некогда необъятных пирогов и тортов. Поэтому к последней ночи уходящего старого года хозяйки готовились, как ко дню решительного и массированного наступления на всех кулинарных фронтах, зачастую уже с самого утра занимая боевые позиции на кухнях, как в окопах на передовой.

А мальчик — тот неизменно просыпался рано утром, потому что когда не нужно бежать в школу, делать уроки и домашние задания и вообще никуда не надо спешить поутру, мальчишек почему-то всегда и как назло сон покидает уже с раннего утра. Мальчик ворочался в кровати, пытаясь уснуть, но все было бесполезно — сон предательски и бесповоротно исчезал, как вода просачивается в траву или уходит в песок. И вдруг неожиданная и яркая мысль вспыхивала в голове мальчика, обжигая, будоража и настойчиво зовя из кровати. Елка! Ведь вчера поставили елку!