Новый год плюс Бесконечность - Сергей Челяев

— Отдашь, — спокойно произнес Пьер. — У меня есть что предложить взамен.

С этими словами он выпростал из складок балахона руку, которую все это время там прятал. Вадим почему-то был уверен, что в ней у Пьера зажато оружие. Но он ошибся. Пьер предъявил Нине странный предмет: обломок доски, из которой торчал рыжий гвоздь. На гвозде был большой заржавленный ключ, он словно врос в старое дерево.

— Вот. Он уже давно не снимался, — пояснил Пьер. — Пришлось выламывать с мясом. Спасибо Отто — у него на гвозди глаз наметанный.

— Что это? — тихо спросил Вадим. Нина же в ужасе попятилась от Пьера, точно тот сейчас держал в руках отвратительного мохнатого паука.

— Ключи от дома, — сказал Пьер. — Однако на деле здесь только один ключ — от знакомого вам чердака, хозяин. Да и тот уже — так, сущая безделица.

Последние слова прозвучали жестко и горько, точно Пьеру стоило немалого труда решиться произнести их.

— Что ты хочешь этим сказать? — молодой человек побелел как полотно.

— В этом доме оставалось только одно настоящее, реальное помещение — ваша мансарда, — сухо пояснил Пьер. — Других комнат уже просто не было.

Пьер тотчас увидел недоверие в глазах Вадима и развел руками.

— За дверью, где жила хозяйка, уже давно стена. Только стена. Глухая. Там негде поместиться живому человеку.

— Разве только дриму, — прибавил братец Сарыныч. — Нам ведь для жизни нужно немного.

— В сущности, много ли нужно места мечте? — тихо хмыкнул старый серый циник Отго. Но, к сожалению, его мало кто расслышал.

«Как же так?» — растерянно подумал Вадим. «Ведь еще только утром я заходил туда…»

…Пожилая женщина, заспанная и нечесаная… Покосившаяся, обитая древним коричневым дерматином дверь… Женщина некоторое время подозрительно и недоверчиво вглядывалась в мое лицо. А я улыбался…

…Халат, всклокоченные волосы, недобрый шестой десяток в равнодушных глазах… Он ее не помнил. Значит, она живет тут недавно. Видимо, восемь лет — много для человека, но слишком малый срок для прошлого… А для воспоминания? Чуть меньше, чем вечность?

«А почему я оказался там один? Куда исчезала Нина? Или… Она никуда и не исчезала? И это был всего лишь карнавал? Новогодний костюмированный бал воспоминаний? А теперь — теперь мне суждено увидеть истинное лицо своего воспоминания? Которое, как и породившие их люди, тоже не бывает вечным и рано или поздно начинает дряхлеть?»

— Мы предлагаем тебе сделку, — сказал Пьер девушке. В его голосе плескались нотки сдержанного сочувствия, но — и только. — Ключ в обмен на ключ. Иначе у тебя больше не будет места в памяти. Подумай об этом хорошенько. И — очень быстро.

— Куда мне спешить? — огрызнулся дрим.

— Розовая кукла, — ответил Пьер и посуровел. — Она уже тонет и погружается все глубже на дно памяти. Теперь у тебя все меньше шансов вернуть былое обличье. Хотя бы для себя самой, для собственного тщеславия. Ты дрим, но не человек. Не пристало воспоминаниям играть с людьми в собственные игры.

Вадим смотрел на них во все глаза. Так вот чем была та розовая кукла — прежней Ниной! Хозяйкой его сердца. Властительницей его будущего. Но теперь властительница исчезла — и осталась только хозяйка старого, покосившегося чердака. Для которого люди придумали благозвучное слово «мансарда».

— Только ты не видишь в благоухающей розе тленный сухоцвет, хозяин, — прошептал Пьер. — А в молодой девушке — увы, пожилую тетку. Помнящий всегда в чем-то слеп. И эта слепота неизбежно растет и прогрессирует.

Пьер бесстрастно взирал на Вадима. Понятно, что он и хотел бы помочь, но — чем? В силах ли кукла изменить судьбу человека? А человек — способен ли он до конца постичь куклу? Ведь в ней скрыта не только пародия на него, но и нечто большее — частичка увиденной опытным мастером чужой души?

— Воспоминания старятся скорее, чем люди, — продолжил белоснежный пьеро. — Им самим подчас кажется, что они вечны. Но финал — он всегда ближе, чем ты надеялся.

И, как и полагается в приближении финала, в ту же минуту раздался громкий и разъяренный стук в Дверь снаружи! За ним последовала густая брань, обильно и причудливо перемежаемая музыкальными терминами, из чего можно было предположить, что за Дверью — минимум один итальянец.

— Пьер! Хозяин! Велите, чтоб эти идиоты немедленно откр-р-р-ыли!

Без сомнения, к ним прорывался Арчибальд. Он-таки отыскал подземный ход из Той-сити и теперь в ярости колотил в Дверь чем-то тяжелым. И ему весело вторили с десяток кулаков и дубинок.

«Похоже, Арчи нанял злую половину всей мафии Той-сити», — подумал Вадим. Но, увы, сейчас ему было вовсе не до смеха.

Ему было не до смеха, потому что на его глазах Нина превращалась. Это уже было нечто совсем иное. Может быть, хозяйка мансарды? Но она не старела, не дряхлела, она совсем не менялась внешне. И, может быть, это как раз для Вадима было бы и легче.

Нина уходила от него. Их давнее расставание было болезненно, мучительно, невыносимо. Но ведь вынес. Перетерпел. А теперь…

Вадим никогда прежде не понимал, как это бывает, когда уходит действительная и безусловная часть тебя. Воспоминания текли сквозь него, как медленные, тягучие сны. С ними уходила кровь души, и от этой кровопотери кружилась голова.

Никто не знает, куда уходят старые воспоминания. Никто не может представить заранее, как это бывает — утрата в мгновение ока того, что лелеял в памяти многие годы. Вадим не мог и представить, куда исчезало из его души все, что было связано с Ниной. Точно она медленно выходила из их комнаты, там, в мансарде, спускалась по шаткой лестнице и исчезала за дерматиновой дверью. Через минуту она уже закрывала двери — он не успевал увидеть, что там было, за ними, — и спускалась во двор. Шла по серому снегу, не оглядывалась. Огибала детскую площадку, турник и исчезала за углом. И только тусклое позвякивание ключа в руке этой сгорбленной пожилой женщины, закутанной в сердитый колючий платок напоминал о ней — о Нине. О Воспоминании, которое некогда обитало в его душевных помыслах столь высоко, а затем вдруг стало уходить все ниже и ниже; и Вадим уже не мог вспомнить, сколько ступенек оставалось до холода и темноты, поглотивший ночной двор его памяти.

Она возвращалась к себе прежней, но не хотела отдавать из рук ключ, с которым некогда связывала свою последнюю и единственную надежду на будущее.

Его взял Пьер. Он наклонился и поднял с каменного пола подземной галереи большую куклу в розовом платье. Осторожно вынул ключ из застывших пластмассовых пальчиков. Они покорно и бесчувственно выпустили длинный заржавленный стерженек. Пьер положил ключ в карман и с поклоном передал куклу Вадиму.

Тот принял ее на вытянутые, одеревенелые руки, точно потрясенный отец — перепачканного ребенка после долгих и трудных родов. Слуга же направился к двери, за которой не умолкал глухой настойчивый стук, перемежаемый угрозами и проклятиями, которые в устах Арчи были столь же обильны, сколь и цветисты.