Ярость Антея - Роман Глушков

– Вы будете смеяться – нет! – решительно заявляет «фантомка». – Просто, видите ли, невыносимо думать, что в очень далеком будущем другие люди… ну или не люди, а еще какие разумные обитатели «верхней» Земли споткнутся на том же месте, что и мы. А мы, в принципе, зная, о чем их следует предупредить, понятия не имеем, как доставить наше послание до адресата. Неужели вам от этого не муторно? И так ни единой светлой перспективы в жизни, а тут еще хочешь воистину эпохальное доброе дело совершить, и не можешь. Обидно… А, да что я перед вами распинаюсь! И без моих жалоб всем тошно!

Ольга рывком поднимается с кушетки, замирает ненадолго, скрестив руки на груди, после чего обреченно вздыхает, закрывает лицо ладонями, а когда отнимает их, то уже не хмурится, а улыбается. Правда, не нам, а Эдику, все еще занятому неспешным написанием очередной картины. Тот, однако, на Кленовскую не смотрит, поскольку погружен в работу. Ольга продолжает улыбаться и идет к нему, решив покинуть нашу компанию и пообщаться с ребенком, а заодно взглянуть, что он там опять напророчествовал. И вдруг впервые, если верить ей на слово, за все время их знакомства натыкается на откровенное недружелюбие, которое ни с того ни с сего проявляет к ней мальчик.

Нет, он вовсе не убегает и не проявляет агрессии. Все, что делает Эдик, это лишь отказывается продемонстрировать Кленовской рисунок. Малыш отодвигается от нее и закрывает планшет, крепко прижав тот обеими руками к груди. И, потупив глаза, остается сидеть в этой скованной позе, будто ожидая подзатыльник. Ольга, которая тянется к Эдику, чтобы его обнять, растерянно опускает руку и смотрит удивленными глазами на не желающего общаться мальчугана.

«Фантомка» явно ошарашена. Вид у нее такой, словно та оплеуха, которую, как кажется, ожидает Эдик, по ошибке досталась ей. А я, Ефремов и Туков в недоумении смотрим на них обоих, также силясь понять, какая муха укусила нашего пророка-художника.

– Что с тобой, малыш? – интересуется Ольга. – У тебя что-то болит?

Эдик, продолжая пялиться в пол, мотает головой.

– Я тебе мешаю? – допытывается Кленовская. – Хочешь, чтобы я ушла?

Мальчик не отвечает. Впрочем, по его виду легко догадаться, что сейчас у него нет настроения общаться с опекуншей.

– Хорошо, тогда я, наверное, пойду. – Голос у Ольги дрожит, хотя она всячески старается не выказать волнения. – Только разреши мне сначала взглянуть на твой рисунок. Всего одним глазком. Можно даже издалека – обещаю, я не обижусь. Договорились?

Эдик опять возражает и мотает головой куда решительнее, чем в прошлый раз. Да, он делает Кленовской одолжение, позволив присесть рядом с собой, а вот глядеть на его новую работу ей запрещено. Категорически. Так, очевидно, следует трактовать нервозное поведение немого ребенка.

– Ну ладно… – «Фантомка» в досаде разводит руками и поднимается с кушетки. – Прости, что побеспокоила… Но ты, как закончишь рисовать, хотя бы часок поспи, договорились? А то нам, возможно, всю ночь придется идти без отдыха, а ты и в прошлую почти не сомкнул глаз.

Напоследок она легонько треплет мальчика по голове и возвращается на свою лежанку. На нас Ольга упорно не смотрит, но мы видим, как она переживает насчет внезапной неприветливости Эдика. И без того находясь в постоянной тревоге, теперь Кленовская и вовсе выглядит мрачнее грозовой тучи. И я ее прекрасно понимаю. Мы с Эдиком дружим чуть больше суток, но я тоже не на шутку обеспокоился бы, не подпусти он вдруг меня к планшету. А Ольга этому мальчику не просто друг, а фактически заменяет ему мать, так что она расстроена намного сильнее. Уж не ее ли судьбы касается новое пророчество? А если да, и к тому же оно предвещает недоброе, почему Эдик не разрешает своей опекунше взглянуть на рисунок, чтобы она хотя бы попыталась избежать грозящей ей беды?

А может, в отличие от Ольги, мне разрешено ознакомиться с запретным для нее творением?

Не вставая с кушетки, я оборачиваюсь и вопросительно гляжу на Эдика. Он уже вернулся к прерванной работе, но, перехватив мой взгляд, отвлекается и недвусмысленно мотает головой. Вот как? Неужто мои намерения написаны у меня на лице столь ясно, что о них может запросто догадаться даже восьмилетний мальчуган? Скажите на милость!

Я ощущаю себя пристыженным и отворачиваюсь. Ольга тоже демонстративно отвернулась и от нас, и от Эдика, делая вид, что старается заснуть. А может, и впрямь заснула, отрешившись от всех треволнений на часок-другой – авось да полегчает. Вон Ефремов, кажется, именно так и поступил. Разве что не улегся, а сидит, упершись лопатками в стену, сомкнув глаза и уронив голову на грудь. Глядя на него, я тоже вдруг чувствую сонливую тяжесть в веках и новую волну накатившей на меня усталости. Решив, что бороться с этим искушением глупо, а тем более после стольких безуспешных попыток погрузиться в сон, я снова ложусь на спину и через полминуты уже сплю.

Лишь Туков, кажется, продолжает бодрствовать, все еще раздумывая над нашим разговором. Что ж, пусть думает, раз ему от этого легче. Хотя что проку теперь от никчемных теорий и фантазий? Не лучше ли все-таки дать себе передышку? Определенно, пользы от этого будет больше, чем от бесплодных раздумий. А впрочем, Мише виднее, и здесь я ему не указ. И остальным «фантомам», единогласно избравшим меня своим новым лидером – тоже. Последний отдых в жизни – дело сугубо индивидуальное, и каждый из нас вправе сам решать, как потратить оставшееся до наступления темноты время…

– Да-да, Максуд, я понял. Уже встаю, иди, отдыхай, – бормочу я, с неохотой просыпаясь, однако будящий меня Хакимов не унимается. Его настырность, однако, совершенно не вяжется с той робкой силой, с какой он трясет меня за плечо. Я окончательно продираю глаза и вижу, что обознался. Мой сон прерван вовсе не Максудом, а Эдиком. Это он стоит у изголовья кушетки с планшетом под мышкой и настойчиво пытается меня растормошить.

Надо ли добавлять, что едва я выяснил, кому понадобился, мой сон тут же как ветром сдуло?

– Что случилось, Эдик? – спрашиваю я. Термиксовая капсула под потолком светит уже вполсилы, а значит, я проспал не меньше трех часов. Хакимов так и продолжает нести караул, правда, уже не расхаживает по путям, а сидит на краю перрона, свесив ноги и все еще поигрывая автоматным патроном. Лишь это нервозное перебирание пальцами и выдает тревогу, терзающую внешне спокойного Максуда. Спать он, судя по всему, и впрямь не намеревается. А вот Туков недолго раздумывал в одиночку и все-таки уснул. Прочие «фантомы» также спят, и только Эдик не последовал их примеру, да еще зачем-то растолкал меня.

Зачем, выясняется быстро. Едва я усаживаюсь на кушетке, художник сразу же протягивает мне планшет со своей новой работой. Очевидно, той самой, на которую не удалось взглянуть Кленовской. Впрочем, пока я спал, Эдику не составило бы труда написать еще парочку картин. Однако памятуя, с какой неспешностью он рисовал в последнее время, полагаю, я не ошибаюсь, и мне на суд представлен именно тот рисунок, о каком я думаю.

Почему Ольге не разрешено глядеть на него, можно догадаться сразу – ей он очень сильно не понравился бы. И не только ей, но и каждому из нас, включая меня. Но почему-то я оказываюсь единственным зрителем, кому оказана честь оценить работу Эдика. Сомнительная честь, сказать по правде. Он счел, чтобы я непременно это сделал, но с какой целью, хотелось бы спросить? Если то, что изображено на рисунке, воплотится в реальность, свидетелями этому станем мы все, а не я один. И из всех «фантомов» лишь Тихон Рокотов будет заранее готов к такому повороту событий. В том случае, конечно, если я не разболтаю эту тайну остальным.