«Господь дарует нам победу». Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война - Михаил Витальевич Шкаровский

сообщаемых им данных о себе. Их он должен был предъявить в виде послужного списка, и лишь тогда давалось назначение, в том числе и временное. Экзарх отмечал, что в условиях войны в «деле проверки местных священнослужителей обнаруживается излишняя доверчивость и недостаточная бдительность». Адресованный настоятелям циркуляр № 694 гласил: «Настоящим доводится до вашего сведения, что Экзархом Сергием дано категорическое распоряжение о недопущении служения в храмах, вверенных вам для обслуживания приходов, посторонних священнослужителей, не имеющих на то специального письменного распоряжения, выданного Управлением Православной миссии»[670].

В первые месяцы оккупации нередко священники назначались на приходы представителями местной немецкой или русской администрации, что являлось вопиющим нарушением канонического права. Так, в рапорте протоиерея Феодора Забелина Ленинградскому митрополиту от 1 мая 1944 г. говорилось: «О Псковской православной миссии и об Экзархе-митрополите Сергии Литовском и Виленском мы узнали только в сентябре 1942 г., и поэтому пастыри, которые имели нужду в санкции своего перевода и определения на священнические места в г. Павловске, обращались к городскому голове г. Павловска. Я лично не имел нужды обращаться к гражданской власти, но видел и читал резолюцию городского головы: «В церковь N назначаю священника N, а в церковь N перевожу священника N, а священника N увольняю в отставку». Правда, это мелочи, но для будущего историка церковной жизни в период оккупации, как мелкие штрихи на картине, очень характерны»[671].

Управление Миссии энергично боролось с подобным вмешательством гражданской или военной администрации во внутрицерковную жизнь. Когда в 1942 г. Дновское городское управление, идя навстречу желаниям приходского совета, помогло последнему насильственно изъять из близлежащих деревенских церквей недостающие в Дно облачения и церковную утварь, Миссия по этому факту выпустила специальное постановление, в котором говорилось о том, что «при новом порядке роль городского управления в отношении церкви не должна идти дальше материальной помощи. В остальном же церковный приход руководится настоятелем церкви, утвержденным Православной миссией, совместно с церковным советом. В церковном совете должны быть люди не только истинно преданные религии и Церкви, но и знающие свое право и умеющие его защитить, так как в переживаемый момент еще находятся вольнодумцы, воспитанные большевиками, видящие в Церкви “народное” достояние»[672].

Стремление Управления Миссии проводить проверку «прав и прошлого» местных священнослужителей, прежде всего, объясняется появлением большого количества авантюристов, которые в условиях массового стихийного открытия церквей и острой нехватки священников выдавали себя за них. Выходившие в период оккупации газеты регулярно публиковали материалы о разоблачении лжесвященников, которые, порой даже не зная молитв, безбедно жили за счет местного населения. О всех случаях совершения в приходах богослужений и треб «самосвятами», то есть «лицами, не имеющими архиерейского посвящения и, следовательно, права священнодействия» предписывалось сообщать благочинным или в Управление Миссии. Только в Новгородском и Солецком округах до 1943 г. служили три священника-самозванца: Н. Кашин, Н. Савельев и С. Тепкин. Последнего отстранил от служения сам протопресвитер К. Зайц, когда он приехал в церковь с. Болотско и разоблачил «самосвята». Еще одного лжесвященника, служившего в храме пог. Ктины Гдовского округа в июне 1942 г. раскрыл местный благочинный и помощник начальника Миссии отец И. Легкий. Отдельным «самосвятам» все же удалось просуществовать в этом качестве весь период оккупации. Так, бывший чекист и коммунист И.В. Амосов даже был в 1942 г. благочинным Ушаковского и Гатчинского округов до его отстранения от должности отец И. Легким. Амосов в 1910 г. исполнял обязанности псаломщика и поэтому знал последование богослужения, будучи в 1936 г. заместителем начальника Управления милиции г. Ленинграда и области, он был арестован и приговорен к 5 годам лагерей. Освободившись в июне 1941 г., Амосов поехал к своей семье в Ленинград и по пути, попав в плен к немцам, выдал себя за священника, в чем ему помогла справка об освобождении из Колымских лагерей. В дальнейшем авантюрист запятнал себя прямым сотрудничеством с СД, написав доносы на нескольких патриотически настроенных мирян и священников, расстрелянных впоследствии нацистами[673].

Но и помимо «самосвятства» и авантюризма следствием неоднородности состава священнослужителей Миссии было их различное отношение к служению и пастве. У некоторых священников наблюдался упадок дисциплины, проявление «крайней небрежности… и бессознательного отношения» к совершению дела Божьего. От этого настойчиво предостерегал Экзарх Сергий в своем циркулярном обращении к благочинным. Отец Иоанн Легкий указывал на то, что порой «народ…стоит выше своих пастырей»[674].

Несмотря на значительные сложности, подавляющее большинство миссионеров честно исполняли свой пастырский долг. Лучшие из них были награждены орденом Миссии[675]. Митрополит Сергий постоянно заботился о Псковской миссии и различными способами пытался усилить ее. В общей сложности он направил на Северо-Запад России 49 священников, диаконов и псаломщиков, но большего количества относительно небольшой по размерам Прибалтийский Экзархат дать не мог. Оказывалась Миссии и некоторая другая помощь: из Риги присылались богослужебные книги, учебники Закона Божия, церковные облачения, продукты[676].

Острейшей проблемой всего периода существования Псковской миссии оставалась нехватка священников. Местных священнослужителей и миссионеров было относительно немного, поэтому Миссия в ускоренном порядке посвящала мирян во диаконы и иереи. На территории собственно Ленинградской епархии миссионеров почти не было, и важными источниками пополнения духовенства служили клирики, освобожденные перед войной или бежавшие из мест заключения. Например, протоиерей Петр Жарков с 1929 до конца 1930-х гг. отбывал заключение на Соловках, затем работал санитаром в Обуховской больнице, жил в Вишере, а с осени 1941 г. стал служить в Любани, Ушаках, Тайцах. В Вырице и Тосненском районе приходы окормляли отбывшие ссылку иеромонахи Лин (Никифоров) и Афиноген (Агапов) и т. д.[677]

В отдельных случаях Экзарх даже восстанавливал в прежнем сане священников, слагавших его в 1930-х гг. Митрополит пошел на такой шаг, исходя из церковной икономии (т. е. снисхождения к человеческим немощам и слабостям в церковно-практических вопросах, не носящих догматического характера) по причине недостатка духовенства[678]. Однако священников все равно не хватало, и весь период оккупации существовала практика, «когда один служитель культа обслуживал по 3–4, а иногда и по 5 приходов»[679].

В своем обращении осенью 1942 г. отец К. Зайц писал о возможных путях частичного решения этой острой проблемы: «Чтобы увеличить персонал Миссии, требуется: а) не препятствовать воссоединению Эстонского епископства с Экзархатом, б) сделать возможным прием в состав Миссии священников-эмигрантов… в) не чинить препятствий личностям, которых Управление Миссии посылает для совершения рукоположения во священника или обучения в богословских школах в Ригу, Вильно»[680]. Но и в дальнейшем почти все перечисленные препятствия продолжали сохраняться, в частности, русским священникам-эмигрантам из европейских стран доступ на территорию Псковской миссии был категорически