Боевая машина любви - Александр Зорич

Это был щит-зеркало, редчайшая магическая диковина, свидетельствовавшая разом о трех вещах: его хозяин – маг классом не ниже варанского аррума Опоры Писаний; он неуязвим для молний, которые могут быть выпущены «облачным» клинком; он может похитить лицо Эгина.

Последнее, правда, при плохом освещении сделать было непросто, но испугался Эгин не на шутку. Верткой рыбкой-барабулькой он метнулся вдоль двускатной крыши и… почувствовал, что воздухоплавание завершилось столь же неожиданно, как и началось.

Эгин мгновенно потерял опору в воздухе, упал на крышу, скатился вниз и, падая, осознал, что волею случая оказался в тылу у своего противника.

Все-таки, сейчас он имел определенные преимущества перед итским магом, главным из которых была быстрота. Поэтому тот только и успел, что рывком развернуться, закрываясь щитом-зеркалом. Благо, лицо Эгина находилось в тени будки, а потому его не смог захватить жадный зрак колдовского омута.

Меч Эгина, пущенный в ход не как магический огневержец, а как доброе старое белое оружие, с маху врезался в окованный край щита-зеркала, распущенный длинными крючковатыми захватами специально против подобных ударов.

Эгин бил изо всех сил, перехватив рукоять клинка обеими руками, как надлежало бы употреблять громадный меч Кальта Лозоходца, а не скромный полуторник.

На мгновение «облачный» клинок полностью угас, а потом… потом его полотно из Измененной стали расплескалось по щиту-зеркалу, словно бы только что окунулось в Жерло Серебряной Чистоты, превратившись из твердой субстанции в текучий расплав, в гибельную жидкую глину, захлестнувшую и измаравшую обитель Похитителя Лиц и ее хозяина.

Так, по крайней мере, показалось опешившему Эгину.

Итский маг, издав совсем немужественный, петушиный вопль отлетел от удара назад, нелепо взмахнув дымящимся щитом.

Отлетел – и сразу же сам попал в область действия звуковой магии, которая, как сообразил Эгин, бушевала здесь только в жестко очерченных границах. В тех самых границах, которых, как наивно надеялись сомнительные «граждане Ита», будет достаточно, чтобы гарантировать уничтожение Эгина и его спутников.

«Точнее, Есмара и его спутников», – поправил сам себя Эгин. В его сознании рождались и складывались ладными узорочьями догадки большие и маленькие.

Руки Эгина были по-прежнему полны оружием. «Облачный» клинок, в очередной раз явив неведомую грань своей глубинной природы, остался прежним мечом, хотя только что, казалось, он полностью истек на колдуна-щитоносца.

Последний, видимо, был настолько уверен в мертвительной эффективности звуковой магии, в точности копьеметателей и, наконец, в собственной неуязвимости, что, к удивлению Эгина, не позаботился загодя о надежной защите от калечащих разум и волю какофоний.

Возможно, он обладал какими-то смягчающими действие звуков амулетами, или, как и Эгин, был посвященным низших ступеней шен-ан-аншари. Возможно. Выжить он, по крайней мере, выжил. Но бойцом сразу стал никудышным.

Спустя короткий варанский колокол Милас и Эгин вошли внутрь будки сборщика дорожной пошлины и остались наедине с тишиной. На дороге, под моросящим дождем, остывали шесть трупов и две лошадиных туши.

5

– Ну конечно, конечно. Вот он, – буркнул Милас.

Он ухватился за кольцо, показавшееся только что из-под откинутого в сторону затоптанного до полнейшей истертости коврика. Открылся дышащий неизвестностью зев подполья.

Без лишних слов Эгин взял со стола сборщика пошлины лампу, присветил Миласу и бросил вслед свету Взор Аррума.

Не то он растратил чрезмерные силы на противостояние магическому шторму и на Раздавленное Время, не то и впрямь там не было внушительного противника, но Эгин смог нащупать лишь несколько слабых огоньков. Крысы, завсегдатайки всех историй о подземельях?

Милас, не колеблясь, начал спускаться вниз по вертикальной лестнице с перекладинами.

– Там что-то есть, – предупредил его Эгин на всякий случай.

– Несомненно, – равнодушно согласился Милас.

Эгин взял кольцо лампы в зубы и полез вслед за ним. Стоило ему оказаться на полу, а неяркому свету – завладеть стенами подземного зала, он сразу понял многое.

Квадратное помещение имело размер десять на десять шагов. В центре лежал труп полураздетого человека. Его голова была свернута набок так, как никогда не удалось бы ее свернуть, будь шейные позвонки целы.

«Скорее всего, это и есть истинный сборщик дорожной пошлины.»

Эгин заглянул мертвому человеку в лицо – напрочь стертое, лишенное признаков пола и возраста. Это был результат работы Похитителя Лиц, обитавшего в зеркале-щите убитого Эгином итского мага.

На том месте, где у покойника должно было быть сердце, сидела огромная белая улитка. Размерами она приближалась к степной черепахе и имела полупрозрачную раковину, сквозь которую просматривалось прорезанное тонкими синими жилками розовое тельце.

Кроме размеров, улитка мало чем отличалась от своих декоративных собратьев, которых иногда поселяют в резервуарах для малого лама варанские эстеты.

Было лишь одно «но»: длинная, в два локтя, золотая игла пронзала раковину улитки, проходила ее слизнеобразное тело насквозь и исчезала в теле убитого. В ушко иглы были продеты разом несколько десятков нитей, уходящих к потолку.

А на потолке подземелья, расходясь кругами от воображаемого центра, которым служило сердце мертвого человека, едва заметно шевелились другие улитки – точные копии первой. Их раковины тоже были проткнуты иглами, связанными нитями с главной золотой иглой.

Пока Эгин с изумлением рассматривал эту чудовищную конструкцию, Милас уверенно подошел к улитке, сидевшей на трупе, и разрубил ее надвое. Раз, и еще раз, и еще.

Как только главная улитка была уничтожена, остальные обеспокоенно закопошились. Ровные круги расстроились. Твари поползли кто куда и одна за другой начали падать на пол. Эгин подошел к ближайшей и не без некоторой опаски раскроил «облачным» клинком.

– Оставьте их, они всего лишь погремушки в руках Смерти. Вся убийственная галиматья записана здесь, – Милас поднял золотую иглу, перепачканную слизью и кровью. – Без нее и без ключевого источника жизненных вибраций улитки превращаются всего лишь в ядовитое кушанье, не более того. У этого искусства множество ликов. Если бы ритуал проводился не над трупом человека, а над молодой цветущей грушей, и если бы на игле была другая запись, мы услышали бы сладкоголосое пение хора харренских мальчиков. Они бы пели «Слава!» и «Радуйся!».

– И что – бывали такие случаи?

– На этой заставе бывали любые случаи. Правда, не со мной. Этому схрону уже лет пятьсот. Его построили специально для того, чтобы в зависимости от ситуации привечать гостей теми или иными вариантами звуковой магии. Обычно здесь не играют вообще ничего. Иногда – какой-нибудь славный мотивчик. Не «Ох, красивы егеря у сотинальма Фердеря», а «В поход собираясь, он так говорит баронессе…» или «И будешь ты, царь презренный, презренней своих рабов». Нам не повезло. Нас все-таки вычислили загодя и встретили, как врагов.