Начало конца - Марк Алданов

Однако настроиться на весело-циничный лад ему не удалось. «Что же мы сделали? Для чего опоганили жизнь и себя? Для чего отправили на тот свет миллионы людей? Для чего научили весь мир никогда невиданному по беззастенчивости злу? Объявили, что все позволено, показали, что все позволено, а свелось дело к перемещению Чичикова и Кифы Мокиевича, только без органичности гоголевской жизни, без ее уюта и раздолья – некуда больше скакать тройке, достаточно проскакала, – и вместо социалистического мужа с божескими доблестями выходит на сцену крепкий звереныш, получивший воспитание в приюте для беспризорных и высшее образование в комсомоле…»

Вислиценус взглянул на часы: пора ехать к Наде. «Посижу полчаса, поболтаем о пустяках, она скажет, что у меня прекрасный вид, что грудная жаба – пустая болезнь, что я на пути к полному выздоровлению, лишь бы строго соблюдать предписания профессора Фуко. Кангаров, вероятно, не появится: благоразумнее не встречаться с опальным боярином. Ну, поеду, если условлено. Ей это еще менее нужно, чем мне, но и время наше не столь уж драгоценно. Останусь у нее до шести, затем назад, пообедаю, и либо в кинематограф, либо домой, доканчивать «Рим». Жаль, скверная погода…» Вспомнил с досадой, что вечером назначено свидание с Зигфридом Майером. «Чего еще этому нужно? Ведь сказал же ему, что еду сегодня за город, в санаторий, что вернусь поздно, что послезавтра уезжаю. Нет, необходимо встретиться! Какие-нибудь сплетни, любопытный человечек, все ему надо знать: куда, когда, зачем… Надо бы позвонить, что не приду…»

Он лениво (сразу обленился после освобождения) поднялся с дивана и стал одеваться: на диване лежал без пиджака, по-гоголевски уютно. Взглянул с досадой на пиджачок: пятна, и пуговица висит на ниточке. Вислиценус достал из шкафа второй, более новый костюм. Рассеянно рассовал по карманам бумажник, перо, мелочь, автобусные билетики. Надел воротничок, язычок высовывается – все равно («а год тому назад так к ней не пошел бы»). Справился по записной книжке, как ехать. Надя все объяснила по телефону подробно. «Если по железной дороге, то быстрее, и от вокзала к нам ближе. Но автобусы ходят на ять, я вам советую поехать в автобусе, всего пятьдесят минут езды, отличная прогулка. Надо слезть там, где увидите кабачок «Taverne du Puits sans vin»[183], такое странное название… Да вам и кондуктор покажет, они знают, туда теперь все ездят в автобусах, кроме буржуев, у которых свои машины. А от остановки идти минут десять, надеюсь, это вас не пугает?»

Вислиценус вышел из гостиницы, оглянулся: нет шпика. С приятным чувством он отправился к подземной дороге, спустился на станцию, дышать тотчас стало тяжело. «Это не от грудной жабы, метро отравляет жизнь и здоровым: ведь рассадник микробов, сюда солнце никогда не проникает…» Вспомнил, что скоро наступит час папиросы, и с неудовольствием заметил, что не взял с собой портсигара: в пиджак и жилет переложил вещи из старого костюма, а в брюки нет; он папиросы и спички носил в кармане брюк. «Куплю по дороге другие, запаса тогда хватит в Провансе надолго. А если целый месяц не будет припадков, то можно и увеличить немного норму…»

«Вам тут выходить, месье, – сказал необыкновенно болтливый кондуктор, почти не умолкавший за все время поездки, – вот по этой дороге пойдете вверх, второй поворот направо и прямо к роще. За ней увидите санаторий, большое здание, три этажа. Слепой еще ошибется, а уж кривой ни за что». – «Идти минут десять?» – «Это как идти. Скороход добежит и в пять, а так, дай бог, чтобы в четверть часа. Радости в такую погоду мало, лучше сидеть дома». Пассажир в черном пальто соскочил, оглянулся и поднял воротник пальто. «Чтобы жить в этом санатории, надо сначала купить свой автомобиль, тогда очень удобно, а то…» – «Значит, по этой дороге прямо?» – «По этой самой, второй поворот направо. Если же вам не к спеху, то можно посидеть тут в кабачке и выпить глоток вина, вон тот месье так и делает…» «Нестерпимый народ – присяжные весельчаки, славящиеся на весь околоток остроумием», – подумал Вислиценус, чувствуя, что ему неприятна демократическая фамильярность. Он поблагодарил кондуктора и вышел из автокара. «Удачного лечения, месье», – пожелал кондуктор и как-то особенно жизнерадостно дернул звонок. «Может быть, и в самом деле переждать дождь: лучше опоздать, чем прийти в невозможном виде. Вот она, «Taverne du Puits sans vin»… Это был убогий кабачок в древнем полуразвалившемся одноэтажном строении. «Домику лет триста, только во Франции такие встречаешь».

Человек в черном пальто посторонился на пороге, но сам не вошел, видимо, не соблазнившись. В неуютном полутемном кабачке у стойки женщина с фигурой, напоминавшей кринолин, болтала с блузником в синих, вытертых до пределов возможного панталонах. В углу за столиком сидели еще два человека. Больше не было никого. «Стакан горячего вина», – спросил Вислиценус, садясь за столик у окна. «Закурить? Нет, там, за чаем: будут сразу все наслаждения – папироса, Надя, чай… Я тоже впадаю в тон этого кондуктора».

Он отодвинул занавеску. Небо было гнетущее, безнадежно серое; место поразило его унылым, почти зловещим видом: тощие мокрые деревья, уходящая вверх к роще скучная дорога. «Какой был смысл устраивать тут кабачок? Неужели только для автобусов? Впрочем, во всей Франции тысячи кабачков существуют неизвестно как и зачем: кормится при них хозяин, больше ему ничего и не нужно. «Taverne du Puits sans vin»? Верно, что-то произошло в этой лачуге сто или двести лет тому назад, люди и забыли давно, что именно, но кабачок, переменив пятьдесят владельцев, сохранил то же название».

Кринолинного вида хозяйка принесла вино, ругнула погоду и из уважения к новому человеку повернула выключатель. Осветились полки с бесчисленными бутылками: полными и пустыми, в стоячем и в лежачем виде. «Vous vous ruinez, patronne»[184], – сказал, смеясь, блузник. Вислиценус отхлебнул вина и задумался о том же: о новой жизни в солнечном Провансе. «В эти часы буду в своей избе заниматься домашним хозяйством: варить уху, что ли? – в самих словах этих было нечто, вызывавшее у него улыбку. – Не забыл ли, как варят, с енисейских времен? На столе свежий хлеб, деревенское масло, соленое, чудесное, бутылка вина, потом чай. В самом деле, что же еще нужно для счастья?..» Ему вдруг стало весело. «А может быть, удастся себя починить на свежем воздухе? Может, лет десять проскриплю – чем черт не шутит? А чем бы еще мог пошутить черт? Вдруг Надя приедет ко мне в гости? Ведь и Кангаров болен. Было бы весьма кстати, если б его похоронили с «Вы жертвою пали…» на Красной площади… Удивительно, что каждый из нас непременно кому-нибудь от всей души желает скорой смерти…»

Допив вино, взглянул в окно – дождь как будто стал затихать. «Нельзя дольше ждать: стемнеет, дороги не найдешь…» «Quel sale temps»[185], – сказала снова хозяйка, получая деньги. «Да, жаль, что жить пришлось в такое sale temps, – весело подумал он, – в XXI веке, верно, будет лучше. Но и в XX ничего, если на юге, на солнце, подальше от людей…» Вислиценус вышел из кабачка и с наслаждением вдохнул сырой – «деревенский!» – воздух. Он направился по указанной ему дороге; подъем был довольно крутой: «Как бы от подъема еще не приключился в гостях припадок, только этого не хватало бы…»