История запорожских казаков. Военные походы запорожцев. 1686–1734. Том 3 - Дмитрий Яворницкий

Послав такое письмо Мазепе, запорожцы на том не успокоились и через два дня написали гетману другое письмо. Как и в первом письме, они настоятельно просили гетмана об одном, дабы в Днепре никакой границы не было, ибо если назначить черту граничную по городки землей, то они (турки), яко прехитрые и неправдивые люди, по городки впредь идущие[548] времена и Днепр отмежевавши, все наши добычные грунты к себе привращать захотят. А до тех пор, пока состоится пограничное соглашение, запорожцы просили гетманскую вельможность, на случай возвращения посланного в Москву товариства за годовым жалованьем, известить о том войско «почтенным листом своим, когда представится в том возможность»[549].

Но гетман Мазепа не только не внял просьбам запорожцев, а послал думному дьяку Емельяну Украинцеву несколько сот казаков Нежинского полка с приказанием оружием «укротить тых псов запорожцев»; фельдмаршалу же российских войск князю Меншикову донес «о своевольстве непостоянных и скаженных псов запорожцев, которые оказываются противными коммиссиональному делу вследствие природного своего малоумия и давней бунтовничей намоги». Распущенные еще со времени Богдана Хмельницкого, они не только не слушали всех прошлых гетманов, но еще, подняв орду, воевали с ними, многие беды малороссийскому краю на правом боку Днепра и разорения причинили и уже во время уряда самого Мазепы учинили Петрика гетманом и приходили с ним и с татарской ордой на Полтавский полк войной, но Божией милостью гетман Мазепа так «располошил» врагов на реке Орели, что Петрик ушел в Запороги, а калга-султан бежал дикими полями до Крыма[550].

Несмотря на крайнюю степень раздражения со стороны гетмана Мазепы на запорожцев и на решительные меры, предлагаемые им для укрощения их, царь Петр Алексеевич не находил нужным действовать против них силой и даже в самом конце месяца июня приказал послать им обыкновенное годовое жалованье через дворянина Базлова и подьячего Инехова[551].

После этого и сам гетман нашел нужным переменить свой тон в отношении запорожцев. В свою очередь он отправил им через казака Соловья «сердце до дзвона» (язык до колокола) сечевой церкви и «для окования того ж дзвона штаб (полос) десяток», хотя с этим вместе не преминул упрекнуть товариство за пограбление низовыми казаками у татар, как о том писал гетману бей бендерский, сорока с лишком шкап[552] и около полутораста ездовых коней, которые будто бы отогнаны были у татар и отправлены казаком Шумейком с товарищами в Сечь, а также послать упрек и самому Кошу запорожскому за вмешательство его в «коммиссиальное дело» и за отогнание нескольких штук лошадей от табора комиссаров.

Запорожцы, получив от гетмана подарок, усердно благодарили его за него, но виновными себя в уводе татарских коней не признали и представили доказательства, что хищением татарских коней занимались полковники – миргородский Апостол и полтавский Искра, из коих последний отправлял от себя партии казаков на урочище Великие Терны для захвата коней. Те казаки и уводили из крымского повета по 50 и более голов коней и отсылали их до пана Искры, чем войску запорожскому «немалый турбации и трудности» наносили, так как от высланной гетманом на степные речки «компани» для отыскания «таковых проступцов» невинному товариству запорожскому причинялись бедствия, грабительства и убийства. Так это и всегда бывает: если у крымцев кто-нибудь угонит их коней, то первым делом вину на запорожское товариство взводят. А запорожцы часто и знать о том ничего не знают. Вот хотя бы казак Шумейко, которого считают виновником этого дела: он еще «на маснице» (на маслянице), перед великим постом, от сего света и от займа конного занят есть смертию в Чигирине и на Коше вовсе не знайдуется». Что до упрека запорожцам за притеснения царских комиссаров и за увод их коней, то запорожцы немало удивляются «неправдивому пронесшемуся эху» и на такое донесение отвечают, что как раньше они никакого сопротивления и на в чем, кроме вольностей, царскому величеству не оказывали, так и теперь никакой препоны не думают делать, «только бы як от века старожитного было граничное постановленье утверждено преславной памяти от антецессора королей полских, короля Витута, по Буг землею, где ныне Городище Старого Очакова именуется, а водой потоль запустившися конем з берега у море, аж копытом земле поколь не может засягнути, по тое место водою с турецкою Портою тих часов зазначенна есть граница, так и таперешних часов от комиссаров на размежованье ординованних, абы давнему зазначенью граници била (была) учинена понова (возобновление) ведлуг давней постанови, як вишей есть написано, а когда (як чуем подоводне и ведаем) же оная граничва будет зазначенна креса[553] по городки турком землею, тот яко прехитрий народ в потомние часи по городки и Днепр зо всеми нам належними нашими грунтами отмежевати не занехает, где нам войску, знайдуючися напотом негде будет и едной лахманки[554] набыти[555], бо гди ж не казною царского величества, а не яких инших монарх вспомогательством, тилко едним Днепром и в нем грунтами нашими з давних часов контентуемся промешкуючи Днепр Прето упрошаем велможного пана нашего, соизволте, велможность ваша, по милостивому к нам своему призрению, донести царскому пресветлому величеству, дабы препослал свой премилостивий монарший указ граничним комиссарем по Буге границу, як пред менованно есть, утвердити, а не у Днепр, где от веку не слыханно границу зазначати»[556].

После такой просьбы гетман Мазепа снова донес царю о прекословии монаршей воле со стороны запорожцев, и царь Петр Алексеевич вынужден был вновь напомнить кошевому атаману Константину Гордиенку двумя, посланными одна за другой, грамотами о нечинении думному дьяку Емельяну Украинцеву никаких затруднений в установлении пограничной русско-турецкой черты.

«Известно Нам, великому государю, нашему царскому величеству, – писал царь июля 27-го дня из города Вильны, из ваших листов, писанных вами нашего царского величества думному дьяку, межевому комиссару и каргопольскому наместнику Емельяну Игнатьеву Украинцеву, – что вы имеете сомнение о врученном ему, по указу нашего царского величества, комиссиональном деле, будто бы то чинится к утеснению вашего низового войска всяких звериных и рыбных промыслов, и желаете, чтобы он для того размежевания не приближался к Днепру, указывая ему на то, будто бы у вас имеется старый рубеж, учиненный польским королем, до самого моря и от берегов, пока конь копытом достанет, объявляя, что ежели помянутый наш думный дьяк, по нашему указу, будет чинить ту границу на Днепре, то вы придете к нему со всем своим войском; из этого явно то, что вы нашей воле и высокопотребному для мирного пребывания обоих государств подданным, предположенному делу хочете чинить противность; мы немало удивляемся тому, что вы, войско низовое запорожское, вспоминаете о таких будто бы бывших древних границах, а то забываете, что с давних времен вам был загражден путь на Днепр и выходев море ко всяким добычам турскими крепостями Кызыкерменем и другими, которые с недавняго времени милостию Вышняго и нашим царского величества счастием, верным старанием и храбрыми поступками войск наших великороссийских и малороссийских, у турок взяты и по мирным договорам разорены и вмест обретаться имеют, звериные же и рыбные добычи и ваши пчельники по обоим сторонам вниз по Днепру для подданных обоих государств иметь невозбранно, и тем мирным постановлением не утеснение, но в ваших временах никогда не видимая свобода и пространство приключено, а размежевание земель, находящихся у Днепра, желается Портой только для признаков, чтобы по обеим сторонам в тех местах никакого поселения и крепостей никому строить не позволено было. И мы не сомневаемся, что вы, разсудя все это, как верные наши подданные, сему нашему изволению, идущему к вашей же пользе, никакой противности не дерзнете чинить, но по верности своей к Нам, великому государю, будете повиноваться нашей воле, и то полезное дело совершить помянутому нашему думному дьяку безо всякого мятежа допустите, чиня ему в том всякое вспоможение, чтобы тем нашего царского величества имени не нанесть безславия и за то не навести на себя нашего царского величества жестокого гнева и отмщения»[557].