Война за океан - Николай Задорнов

Муравьев взял с собой Мишу Корсакова и Разгильдеева. День был жаркий. Когда отвалили, Николай Николаевич снял мундир и снова разговорился с казаком.

— Ну, как там пароход у вас? — спросил губернатор.

— Хлестко ходит, ваше высокопревосходительство! Дым идет, вода в речке гремит, как пароход тронется, — говорил казак тонким голосом. А сам детина здоровый.

Муравьев ссутулился. Пароход расстраивал его. Надежный инженер делал, а пароход ходить не может. Да, река быстрая, да еще разлив.

— А как твоя фамилия? — строго спросил губернатор.

— Пешков, ваше высокопревосходительство!

Завиделся завод — улица деревянных домов. Среди них какие-то большие, тоже деревянные здания. На видном месте на самом берегу какие-то ворота. Ба, да это триумфальная арка! Видно, выстроили для встречи губернатора. Черт возьми!

Муравьев надел мундир, а когда стал подходить к берегу, поднялся в лодке и, заложив руку за борт, стоял с видом задумчивости.

Завод на левом пологом берегу реки. Он похож на большую деревню с безлесыми окрестностями, без садов, с сухими улицами, такую же тоскливую на вид, как Бянкино.

Перед деревней — широкие галечниковые отмели. Жаль, что в наших сибирских деревушках ни деревца, только кое-где под окнами боярка. Сибиряки не любят оставлять тайгу поблизости, от нее мошка, комарье. Для сибиряков отрада — пашни, росчисть, огород. А леса что беречь! Леса тут сколько хочешь.

Река расступилась пошире, за мысом открылся целый плавучий город со множеством мачт и ярких флагов. Пушки и оружие поблескивали там. Какие-то шлюпки быстро ходили от судна к судну. Видно, как с силой, энергично гребут опытные гребцы. Новенькие светлые баржи с палубными надстройками и рубками сверкали стеклами на солнце.

Лодка губернатора обогнула мыс. Несколько лодок и барж длинной вереницей стояло у самого берега. С каждой перекинут на берег трапик. В одном месте суда как бы расступились, и среди реки стоял дымивший пароход.

И как-то так получилось, что арка, которую видно было еще с другой стороны, из-за мыса, оказалась тут же рядом. От нее в глубь деревни, словно на радость Николаю Николаевичу, скучавшему по садам, тянулась березовая аллея. Роскошные березы! Но ведь это чистый обман. Просто улица обставлена березами, видно, вырубили в тайге и устроили как на троицу, а через два дня это все засохнет и будет опять улица пустая и вытоптанная.

На правом берегу, за Шилкой, над обрывом — палатки. Там часовые видны, сверкают штыки. Там играет горн, слышны крики, войска строятся, видна кавалерия, плотные ряды пехотинцев. Там, под обрывом, баржа, вооруженная пушками.

При приближении губернатора весь огромный лагерь пришел в движение.

На этой стороне, на пристани, у берега стояла огромная толпа народа — местные обыватели и рабочие, строившие несколько лет всю эту массу судов. Тут же, верно, и те, кто возил все и заготавливал лес, и мастера с железного завода. Грянула музыка, раздался благовест в заводской церкви, народ закричал «ура».

Муравьев косился на пароход, стоявший посреди реки.

«Так и поглядывает на самоход, — думал казак Пешков. — А глаз вострый, гневный, косит из-под бровей».

Берег, заполненный огромной разноцветной толпой, шумел все сильнее. Оркестр играл. Пехота, выстроившись перед триумфальной аркой, взяла на караул.

Муравьев почувствовал, что огромная толпа ждет его и что поэтому он должен принять такой вид и стать таким, каким желает видеть его народ, выстроивший ему эту триумфальную арку и натыкавший на улице рубленые березы. Губернатор картинно облокотился на золотой эфес сабли и гордо поднял голову.

— Ур-ра! — закричали на берегу.

И вдруг из-за реки грянули пушки.

Лодка подошла к берегу. Духовенство и депутация шилкинских рабочих встречали Муравьева хлебом-солью. Губернатор стал обходить почетный караул.

Потом купец, отбывающий в Шилкинском заводе каторгу и заведший тут торговое дело, читал свои стихи. Он сравнивал Муравьева с Петром Великим.

«А стихи для малограмотного человека в самом деле прекрасны, — подумал губернатор. — Умный у нас народ, но еще неразвитый и необразованный, а в общем все сделано очень хорошо, может быть, даже не хуже, чем на каких-нибудь карнавалах в Европе, где тоже болтается много всякого тряпья, и все украшают разной дрянью, и мишуры достаточно! Но ведь здесь Забайкалье, каторга! Конечно, может быть, этот стихотворец и пройдоха порядочный, и кровосос, рожа его мне не совсем нравится».

После обеда в Шилкинском заводе Муравьев отправился на другую сторону. День отличный. Генерал обошел ряды солдат. Он всматривался в их бесстрастные, спокойные и сильные лица. «Все это забайкальские казаки, потомки землепроходцев. Чем полны их души? Что они думают? По внешнему виду русского солдата никогда об этом не догадаешься. Распоряжения он готов исполнять, а что у него на душе, черта с два узнаешь. Дайте ему волю, он еще высмеет. Это не французы, и никакого энтузиазма тут не видно. Хотя народ, видимо, буйствует от восторга искренне! Ведь я исполняю извечное желание сибирского народа, а казачества в особенности!»

Оркестр грянул. Войска стали маршировать. Часть из них вооружена новыми ружьями. После марша Муравьев проверял, как из этих новых ружей стреляют забайкальские казаки.

На другой день губернатор явился на пароход. Молодой инженер Сгибнев в форме морского офицера, капитан парохода, стал объяснять, что судно хорошее и против течения может идти. Но Казакевич не желал посылать его в Бянкино, так как на Шилке быстрое течение и перекаты, и не хотел рисковать бессмысленно. Инженер — молодой человек, но говорил твердо и уверенно, и чувствовалось, что он отлично знает машину. Сгибнев представил губернатору свою жену, молодую темноволосую даму. Она шла с мужем на пароходе.

В течение двух дней Муравьев проверял загрузку кораблей, обмундирование, артиллерию. Все было в должном порядке. Пока он ездил во Францию, Испанию и Англию, здесь тысячи людей не сидели сложа руки. Это чувствовалось во всем. Четыре года все Забайкалье и Восточная Сибирь тщательно готовили этот сплав. Зимой и летом свозили сюда снаряжение и материалы. По станицам формировали отряды. Муравьев понимал, что это результат трудов целого края. Но он был горд, что эту энергию в народе пробудил сам. Только так он представлял себе все, что происходило. И он был снисходителен к тому, что народный восторг по этому случаю проявляется с такой традиционной наивностью. Все те почести, над которыми Муравьев обычно иронизировал, когда они выказывались другим лицам, он сейчас принимал как должное, с большим удовлетворением.

Но вот все готово. Исторический час приближается. Вечером Муравьев со свитой возвратился на левый берег.

На завод съехалось еще больше народа. Чуть ли не со всего Восточного Забайкалья и всех соседних заводов и станиц прикатили купцы, мещане, казаки. Тут множество офицеров и военных чиновников, отбывающих со сплавом, а также остающихся здесь, прибывших на проводы и работавших по снаряжению экспедиции. Всюду мундиры: армейские, флотские, артиллерийские, казачьи, инженерного ведомства.