Служитель египетских богов - Челси Куинн Ярбро

— Почему не звучат песнопения? — вопросил Уекуре Удмес вечно всем недовольный. Он любил пышные церемонии, а два его брата занимали посты при дворе, что позволяло ему держаться высокомерно. — Это никуда не годится.

— Это… моя просьба Это я велел всем молчать, — тихо произнес Батхату Сотхос. — Мне нужен покой.

— Покой, — презрительно фыркнул Уекуре Удмес, принимаясь расхаживать по святилищу. — О каком покое может идти речь, когда мы не соблюдаем традиций? Где подносы, заваленные дарами? Где благозвучные восхваления нашего бога? Где ритуальные торжества? — Он раздраженно взглянул на соседей. — Мы прозябаем, и это никого не волнует. Наш верховный жрец при смерти, а фараон даже не счел нужным прислать к нам ни плакальщиков, ни гонцов. Неужели никто не видит, что происходит?

— Помолчи, Уекуре Удмес, — уронил Санх Жерман, даже не повернув головы.

— Ты пока не верховный жрец, чужестранец, и я не собираюсь повиноваться тебе. — Жрец гулко затопал сандалиями по гранитному полу, выражая свой гнев. — Эй вы! Неужели вы согласитесь, чтобы здесь заправлял чужеземец?

— Они уже согласились, — прошептал Батхату Сотхос, а Нексумет Атео попытался выразить мнение остальных.

— Санх Жерман пробыл здесь дольше любого из нас. Мой дед рассказывал, что видел его, когда был мальчишкой. Судя по записям, он появился тут очень давно, и нам повезло, что такой человек будет главенствовать в храме. — Юноша уставился в пол, смущенный собственным выступлением, которое, впрочем, не заставило замолчать Уекуре Удмеса.

— В древних записях упоминается о неком чужеземном рабе, ухаживающем за умирающими. Санх Жерман тоже чужеземец и тоже ухаживает за умирающими — но тот ли он человек? — Жрец скептически оглядел окружающих. — Описание совпадает, но кто поручится, что в него не внесли изменения?

— А ты когда-нибудь слышал, чтобы жрецы Имхотепа переделывали свои записи? — тихо спросил Санх Жерман, обкладывая лицо умирающего прохладным компрессом. По дыханию старика было ясно, что бдение служителей Имхотепа подходит к концу.

— В летописи говорится, что у того раба были шрамы, — не отступал от своего Уекуре Удмес. — Широкие безобразные шрамы.

— Не сомневаюсь, что ты провел кропотливое изучение свитков, — сказал Санх Жерман, по-прежнему пристально глядя на лежащего перед ним старика.

— От нижних ребер до основания таза, — добавил Уекуре Удмес.

Санх Жерман невольно вздрогнул. С тех пор как ему вспороли живот, прошло более тысячи лет, но он прекрасно все помнил.

— У тебя ведь есть шрамы, Санх Жерман? — вскинулся Нексумет Атео. — Точно такие же, правда?

— Да, — подтвердил Санх Жерман.

Он положил ладонь на грудь умирающего и, ощутив, что та вздымается все слабее, кивком головы показал на свиток, лежавший у подножия статуи Имхотепа.

— Думаю, Пама Йохут, ты можешь начать чтение.

Пама Йохут безмолвно склонился и развернул папирус с обрядовыми молитвами.

— «Каждый день завершается по воле богов, — забубнил он нараспев, — как и все завершается по их желанию, приходя к предначертанному концу. Для тех, кто послушен воле богов, этот конец является частью начала, гранью дарованного им драгоценного камня. Все деяния человеческие известны богам. Ни один наш поступок не предается забвению…»

— Санх Жерман, — пробормотал верховный жрец.

— Да, великий учитель.

— «…Хотя Ба и Ка приходят на суд к Осирису еще до того, как Маат, Тот и Анубис».

— Не отступайся от нашего дела. И никого не слушай. — Батхату Сотхос говорил так тихо, что голос его походил на шелест высохшего тростника.

— Не отступлюсь, — пообещал Санх Жерман.

— «…Когда наступает покой», — завершил чтение Пама Йохут. Он замолчал и лишь тогда, когда преемник усопшего отошел от скорбного ложа, позволил свитку свернуться.

«К концу церемонии посвящения я поймал себя на том, что пытаюсь представить, как повели бы себя Мерезеб и Сехетптенх, оказавшись свидетелями моего возвышения. Мне и теперь несколько стыдно за чувство, которое я тогда испытал. Путь от раба до верховного жреца Имхотепа занял у меня восемь столетий, то есть чуть более половины прожитой мной к тому времени жизни. Дорога была достаточно длинной, и это в какой-то мере оправдывает восторг, охвативший меня. Во всяком случае, я стараюсь так думать».

К шестидесяти девяти годам Нексумет Атео стал седым и потерял половину зубов. Теперь он щурился, читая старинные тексты и ощущая в распухших суставах привычную боль. На свиток пятивековой давности легла чья-то тень.

— Санх Жерман, — произнес скрипучим голосом старец.

— Нексумет Атео, — в свою очередь приветствовал его верховный жрец. — Я собираюсь выйти во двор Дома Жизни и осмотреть вновь прибывших больных. Не хочешь пойти со мной?

Старик понимал, что приглашение иерарха — честь, которой удостаиваются очень немногие служители Имхотепа, но все же он колебался. Вид умирающих и палящее солнце отнюдь не манили его.

— Совсем скоро я сам испытаю, что значит оказаться на дворе Дома Жизни, верховный жрец. Если я откажусь, то вовсе не из пренебрежения к твоему великодушному предложению.

— Я никогда бы так не подумал, — с легкой улыбкой сказал Санх Жерман. — И не хочу ни к чему принуждать тебя, старый друг.

— Старый — да. Теперь это главное мое качество: старый. — Жрец показал на свиток. — Этим записям пять веков, они сделаны рукой верховного жреца Имхотепа Аменсиса, и часть их посвящена тебе, Санх Жерман, хотя вторая половина твоего имени там не упоминается. Но это все-таки ты.

— Ты уверен? — спросил чужеземец и раб, сделавшийся главным лицом в Доме Жизни.

— Насколько можно быть уверенным в чем-то немыслимом, — ответил Нексумет Атео. — Я вспоминал, что о тебе говорил Батхату Сотхос. Я тогда был очень молод. Но считается, что с возрастом нам открывается большее. Так ли это, верховный жрец?

— Надеюсь, что так, — последовал осторожный ответ.

— И я надеюсь. Иначе мне пришлось бы уличить себя в сумасшествии. — Старик откинул голову, щурясь, потом спросил, подаваясь вперед — Сколько тебе лет?

— Больше, чем ты полагаешь, — сказал Санх Жерман.

Атео явно не ожидал такого ответа, но продолжил допрос.

— Откуда ты родом?

— Из горного края, что севернее Микен. Оттуда мне доставляют грунт для… одного ритуала. — На смуглом лице промелькнула едва заметная горестная гримаса. — Но мой народ давным-давно согнан с родных земель. Один из князей, плативший дань хеттам, ополчился на нас. Он сражался без чести, без совести и брал пленных лишь для того, чтобы прикрывать ими собственных воинов, а всех остальных убивал. Женщин, детей, стариков и калек. Так он благодарил богов за победы. Последним был убит мой отец. С него содрали заживо кожу, а после поджарили.