Читающая по цветам - Элизабет Лупас

Я рассказала ему об Александре Гордоне, моем прекрасном юном архангеле с золотыми волосами, который проезжал через земли Грэнмьюара с охотниками, как он упал с лошади и сломал руку. О том, как его оставили в Грэнмьюаре, покуда он не поправится. О том, как я, двенадцатилетняя девочка, не по годам взрослая и целеустремленная, так сильно влюбилась в него, шестнадцатилетнего, что уже не могла думать ни о чем другом.

– И он остался в Грэнмьюаре, даже после того как его рука срослась? – спросил Нико. Он как раз копировал иллюстрацию, изображающую принца и принцессу в саду; он разложил на страничке книги моей матери нитки крест-накрест, так что образовалось подобие сетки, и начертил такую же сетку на новой странице, с помощью линейки и заостренной палочки. Было очевидно – оригинал легче перерисовать по нацарапанным квадратам и таким образом скопировать страницу в целом. Хотя рисунок Нико был идентичен рисунку моей матери до последней детали, отчего-то между принцем и принцессою на его картинке было больше чувства, больше любви, больше подавляемого желания.

А может быть, я просто видела то, что чувствовала сама.

– Да, остался, – сказала я. – Его отец и мать умерли, а у его опекуна, графа Хантли, было полно прочих забот. Tante Mar сбилась с ног, стараясь, чтобы мы с Александром не остались наедине. Думаю, Мария де Гиз для того и увезла меня в Эдинбург, чтобы разлучить нас, пока мы оба были так молоды.

Нико нарисовал древесный лист и раскрасил его разведенным порошком малахита. Когда он отложил кисточку, чтобы взять другую, его пальцы коснулись моих – легко, так легко.

– А потом Летучий отряд разлучил вас навсегда.

– Они попытались убить и тебя.

– Наверное, я задавал слишком много вопросов. Впрочем, я и так многое узнал о Летучем отряде от герцогини Антуанетты. Ходят слухи, что ее belle fille[90], дочь герцога Феррары, наняла их убить Колиньи, чтобы отомстить за убийство герцога Франсуа де Гиза. Толкуют даже, что Польтро, человек, убивший герцога Франсуа, тоже состоял в Летучем отряде.

Я наклонилась ближе к нему, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Наши лица оказались так близки, что я ощутила его дыхание у себя на щеке. Я сказала:

– Он как плеть переступня, этот Летучий отряд, такой же разросшийся и ядовитый.

Нико закончил раскрашивать лист и принялся рисовать прожилки. Его рука еле заметно дрожала.

– Le navet du diable[91], – перевел он. – Хорошее сравнение.

Он наложил на лист световое пятно, использовав кусочек сусального золота. Листок получился бы таким же, как на рисунке моей матери, если бы кисть Нико чуть-чуть не дрогнула, вырисовывая прожилки. Я подумала, глядя на эту покривившуюся линию: «Я всегда буду вспоминать этот миг».

Он начал прорисовывать голову принца.

– Каким бы ужасным ни был конец, – сказал Нико, – и какие бы муки ты потом ни претерпела, Ринетт, тебе повезло, что ты познала такую любовь.

До этого мы с ним не говорили о любви, и его слова застали меня врасплох.

– Разве у тебя никогда… – произнесла я и остановилась. – Разве у тебя никогда не было такой любви?

– Только однажды, – тихо проговорил он. – Только теперь.

– Нико. – Я сделала глубокий вдох и положила ладонь на его руку, придерживающую листок бумаги. Сейчас я впервые сознательно дотронулась до него после того странного, похожего на грезу поцелуя, когда я едва коснулась его губ в день, когда он приехал. Его кожа была теплой, и я ощутила под рукой изящные очертания его пальцев.

– Что, ma mie?

– Хочешь пойти со мною в Русалочью башню?

Рука под моею ладонью не сдвинулась с места. Я почувствовала только легкую дрожь и подумала: «Какого же усилия ему стоит сейчас не шевелиться, ожидая моего окончательного решения».

– Хочу, очень хочу, – вымолвил он. – О ma mie, ты и сама знаешь, как сильно я этого желаю. Но только если таково и твое желание.

– Я думаю, оно именно таково.

Я хотела, чтобы с Нико у меня все было по-другому. Если это произойдет по-другому, быть может, я освобожусь от той черной пустоты, которую оставил во мне Рэннок Хэмилтон. Но если все не будет совершенно по-другому, я этого не вынесу.

– Обними меня, – сказала я, стоя спиной к двери и держа руку на щеколде. – Просто обними меня.

Сначала он опустил ладони на мои плечи, легко, очень легко, потом провел ими вниз, до моих запястий. Я вздрогнула, и он тотчас убрал руки.

– Ринетт, – проговорил он, – тебе вовсе нет нужды…

– Я этого хочу. Я хочу… уничтожить, истребить всю память о том, что со мною было.

Он обнял меня. Я ощущала жар его тела, хотя поначалу между нами еще оставалось расстояние. Медленно, очень медленно, давая мне возможность в любой момент отстраниться, он прижался ко мне. Я один раз судорожно вздохнула, потом сама обняла его за талию. Мы долго стояли так, неподвижно, просто держа друг друга в объятиях. Я вдыхала его запах, чистый и горько-сладкий.

– Сейчас, – произнесла я наконец. – Давай разденемся. Нико, ты первый.

Он отступил на шаг и широко развел руки, как бы говоря:

– Я всецело в твоем распоряжении. – Потом снял свой плед и аккуратно сложил его. Я вспомнила, как попыталась сложить свой плащ… Нет, нет. Я не позволю себе вспоминать.

Он положил сложенный плед на стул и расшнуровал свою рубашку. Все его движения были медленными, предсказуемыми, понятными. Он стянул с себя рубашку через голову. Там, где его не касалось солнце, его кожа, как у всех рыжих, была молочно-белой; шея и руки до плеч были загорелыми. Волос на его мускулистой груди опытного фехтовальщика и плоском животе было совсем немного – сквозь них виднелась кожа. На горле, под левым ухом, белел шрам от кинжала наемного убийцы из Летучего отряда.

Другой. Он был совершенно другой. Это был Нико, а не Рэннок Хэмилтон. Он по-другому выглядел, и у него был совсем другой запах. Глядя на него, я повторяла себе это снова и снова.

Он распустил шнуровку своих кожаных бриджей и снял их. Под ними на нем были надеты полотняные подштанники. Дорогое, тонкое полотно, стянутое на талии шелковым шнуром и расшитое черной нитью. Единственный предмет одежды, который принадлежал другому Нико, Нико, который блистал при дворах и знался с королевами.

Я сжала в руке дверную щеколду.

Он снял подштанники.

Он был не похож на Александра – тело Александра было совершенным, словно вылепленным скульптором, чувственным, тело ангела, изваянного из мрамора. На плоть Нико наложила отпечаток аскеза, он был более сухощав. Но он нисколько, нисколько не походил на Рэннока Хэмилтона. В его глазах не было темной пустоты, в его теле и волосах не было ничего от дикого зверя. Он весь был полон жизни – и его сердце, и ум, и душа, и тело – не животное, не зверь, а человек со своими тайнами, горестями и радостями, сожалениями и желаниями.