Адмирал Колчак - Валерий Поволяев

Ставка не замедлила отозваться – она поддерживала младшего брата царя Михаила Александровича, – ответная телеграмма пришла через несколько часов. «Наштаверх сговаривается с главнокомандующим о том, чтобы от имени армии принять манифест и присягнуть Михаилу Александровичу[147]с тем, чтобы Михаил Александрович объявил манифест о том, что он по наступлении спокойствия в стране созовет Учредительное собрание[148]».

Колчак незамедлительно издал приказ о приведении вверенных ему частей к присяге новому монарху.

Напряжение продолжало нарастать.

Вечером, придя домой, усталый, раздраженный, он долго сидел у себя в кабинете, прислушиваясь к болезненному гулу в ногах, в голове, в костях – гудело все тело, гудела даже душа. Сердце захлестывала тревога.

Жена неслышно вошла в кабинет, встала сзади, положила руки ему на плечи. Софья Фёдоровны многого не знала, но душа у нее ныла не меньше, чем у мужа, – тревога, осязаемая, опасная, буквально висела в воздухе.

– Что, Саша, плохо? – тихо спросила она.

Колчак раздраженно дернул головой и произнес жестко, будто разговаривал не с женой, а с подчиненным, не выполнившим приказание:

– Отстань, Соня, мне не до тебя! – Потом вздохнул и, помягчев немного, добавил: – Очень плохо. Полный хаос. Неразбериха не только в солдатской и рабочей среде – неразбериха в правительстве. Еще немного – и у меня начнется восстание на кораблях.

Восстания на кораблях Колчак боялся.

– Саша, мне страшно, – проговорила Софья Федоровна.

– Мне тоже, – признался Колчак. С трудом поднялся с кресла: тело не только противно гудело, оно отказывалось ему подчиняться. – Вполне возможно, тебе со Славиком скоро придется уехать из Севастополя. Оставаться здесь становится опасно.

– Саша!

– Да, да. Я это чувствую своей шкурой, – сказал Колчак.

Утром ему на стол положили газеты, неведомо кем привезенные из Петрограда. Газеты призывали к окончательному свержению монархии; вместе с нею и всех «временных» – разных Гучковых, Родзянок, Керенских и прочих.[149]

– Откуда это? – Колчак брезгливо поднял двумя пальцами одну из газет, разжал пальцы, и газета, отпечатанная на плохой волокнистой бумаге, шлепнулась на стол.

– Надо полагать, прибыла с ночным товарным поездом, – сказал Смирнов. – На нем, кстати, прибыла и делегация моряков с Балтики.

– Агитаторы, значит. Вши в клешах, по полтора метра каждая штанина. – Колчак недовольно побарабанил пальцами по столу. – Арестовать их нельзя, Михаил Иванович?

– Нельзя. Опасно.

– Да-д, дожили. – Колчак помрачнел. – Готовьте приказ об учебных стрельбах. В море выводим бригаду линейных кораблей и дивизион миноносцев. Может, хоть это отвлечет матросов от революционного ничегонеделанья?

Приказ вызвал у матросов недовольство.

– Хватит! – орали они на митингах. – Докоде можно терпеть самодурство царских сатрапов?

Это Колчак-то – царский сатрап? Человек, которого Николай Второй на дух не переносил?

– Колчака – на штыки!

Тех, кто требовал поднять Колчака на штыки, придавили быстро: авторитет адмирала на флоте хоть и таял, но был еще очень высок.

– Тогда пусть придет к нам на митинг и расскажет, кто он и что он? – требовали горлопаны. – И вообще с кем он?

Колчак не испугался, приехал на митинг на автомобиле. Один – никого не хотел подставлять. Речь его была резкой.

– Если мы уступим в этой войне немцам – покроем позором русское оружие. Опозорим имена Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, Корнилова, Макарова, опозорим свои имена, – прокричал он в толпу. – Революция революцией, но корабли наши должны находиться в полной боевой готовности. Иначе завтра же крымскую землю будут топтать кованые германские сапоги, а мы со своим флотом будем зажаты в луже, именуемой Азовским морем.

Матросы притихли: Колчак был прав.

После Колчака на трибуну вылез маленький, черный, худой, как клещ, которому надо обязательно во что-то вцепиться, меньшевик Канторович. Канторович был известен тем, что участвовал в восстании на броненосце «Потемкин»[150]в 1905 году, носил клеши шириной в шестьдесят пять сантиметров и обладал среди матросов авторитетом не меньшим, чем Колчак.

– Братухи! – прокричал он хрипло. – Предлагаю послать телеграмму приветствия Временному правительству!

Колчак дернулся, но промолчал.

– Правильно! – дружно, в одну глотку, заорали матросы.

Через двадцать минут телеграмма была сочинена все тем же Канторовичем, клещом с колючими глазами-гвоздями, оглашена с трибуны и послана в Петроград. «Вот и все, – с грустью подумал Колчак, – вот так и совершаются предательства. Присягал царю, а служить приходится какому-то Ваньке-Каину из Временного правительства. Тьфу!» Но на лице его ничто не отразилось, ни один мускул не дрогнул, только подглазья почернели, будто там образовались два синяка.

На митинге был избран Центральный военный исполнительный комитет. Возглавил его все тот же Канторович. Фамилию эту Колчак раньше никогда не слышал, а тут в течение часа она прозвучала по меньшей мере раз пятнадцать – больше, чем фамилия самого Колчака.

– Будем работать вместе, – сказал Колчаку Канторович и сунул руку со скрюченными, коричневыми от никотина пальцами.

Колчак, хоть и было ему противно, пожал протянутую руку – он был готов сейчас даже самому дьяволу протянуть руку либо сесть на раскаленную сковородку, лишь бы ему помогли справиться с взбунтовавшимся флотом.

Когда он вернулся в штаб, его ждала телеграмма, перехватившая дыхание: Верховным главнокомандующим вместо царя был назначен генерал от инфантерии (пехоты, значит) Михаил Васильевич Алексеев. Алексееву Колчак верил.

Вечером, прибыв домой, Колчак сказал жене:

– В России с монархией покончено, похоже, навсегда. Монархия никогда не сможет подняться с колен. У нее сейчас только один путь – лечь в землю и укрыться могильным холмом.

– Это так страшно, Саша.

– Да, Сонечка, да. И-и... возвращаясь к прежнему разговору – тебе надо как можно скорее уехать из Севастополя и увезти с собою Славика. Желательно в Париж. Тут оставаться опасно. Сегодня я еще держу матросов в повиновении, а завтра они меня поднимут на штыки.

А назавтра Колчак сам решил немного поиграть в революцию: публично присягнул на верность Временному правительству и организовал парад войск.

– Да здравствует победа революции! – кричал он на параде чужие слова и поднимал над головой наградную золотую саблю с надписью «За храбрость».

Матросы восторженно ревели «Ур-ра-а!».

Через сутки Колчак отдал приказ об обысках в крымских имениях членов императорской фамилии и об аресте близких родственников Николая Второго. Если они, конечно, там окажутся.