Охотники за пламенем - Хафса Файзал

Зафира плюнула ему под ноги.

– Он будет скучать по тебе.

В тишине щёлкнул дверной замок. Зафира посмотрела сквозь решётку мимо ковра и подушек, разбросанных по полу. И увидела мужчину. Он шаркал по медному полу, и Зафира знала, что правый носок у него порван. Приставив к стене свой любимый табар, он улыбнулся.

Дин.

– Показывать мне одного и того же мертвеца дважды? Придумай что-нибудь получше, – протянула Зафира, надеясь, что Лев не обратит внимания на её учащённый пульс.

– Зафира?

Голос. Ифриты не умеют подражать голосам.

Она почувствовала прикосновение морозного воздуха Деменхура, уют плаща, тепло его улыбки, звонкий смех Ясмин. Солнце в его кудрях и успокаивающее соприкосновение мизинцев.

– Почему ты не можешь оставаться мёртвым? – прошептала она.

– Знаешь, я не глухой, – заметил он… оно. Решимость Зафиры с кровью выдирали из её тела.

– Но и не настоящий.

Зафира уставилась на Льва, не в силах отвернуться, чтобы он не прочёл её лица. Чтобы он не понял, насколько она близка к потере рассудка, несмотря на все смелые слова.

– Посмотрим, насколько он настоящий?

* * *

Кованые двери в стрельчатом проёме обозначали вход во дворец. Нырнув за кустарник у боковой стены, Насир осмотрелся. Хотя он и не видел стражников, до ушей доносился безошибочно узнаваемый шорох сандалий. Караульные.

На первом этаже было несколько больших окон, но все они оказались заперты. Насир поднял взгляд – вот оно. Открытое окно на втором этаже, и ещё одно на третьем, с лёгкой малиновой занавеской, играющей на сухом ветру.

Принц проскочил мимо кустов, пересёк мощёную дорожку и остановился перед тёмной стеной дворца. Лёгкий ветерок приносил аромат бахура, пьянящий и чувственный. Насир стиснул зубы и осмотрел стену, отмечая выступающих и вдавленные камни, прикидывая, где может поскользнуться.

Его мысли прервал шорох сандалий. За угол завернул стражник.

Не успела тревога промелькнуть в глазах караульного, как Насир уже полоснул по его шее лезвием наруча. Стражник захрипел, повалился наземь. Изо рта хлынула чёрная кровь. Не человек. Ифрит.

Насир подхватил существо под мышки и потащил в кусты, но его остановил крик, пронзивший грудь словно нож.

Её крик.

Kharra. Насир бросил тело – к чёрту скрытность – и кинулся к стене. Нога его дважды соскользнула, пока он взбирался по старому камню. Хашашин едва дышал, когда подтягивался к подоконнику и запрыгивал в чёрный проём на втором этаже. Страх обжигал внутренности.

Его сапоги утопали в роскошном ковре. Воздух пьянил манящими ароматами уда, шафрана и сандалового дерева. Спальня. Пускай Насир ничего не видел в кромешной тьме, это сочетание запахов заставляло его вспоминать шорох одежды и приглушённый шёпот, от которого пылала шея.

Охотница – Зафира – снова закричала.

Насир прислушался к стонам. Что бы ни вынуждало её издавать такие звуки, оно, очевидно, обладало неимоверной силой, ибо Зафира не была слабой.

Приоткрыв дверь, хашашин выбрался на балкон с видом на пустой зал. Перед ним раскинулся низкий диван в малиново-лиловых тонах. На оттоманке стояли две чашки. Одну покрывали засохшие кофейные пятна, другая была полной и давно остывшей.

Лестница, ведущая с балкона, спускалась прямо к дивану, от которого был виден тёмный коридор – источник криков и плача. Туда. Коротко вдохнув, Насир спрыгнул с перил балкона и приземлился на корточки у входа в коридор, лязгнув зубами от толчка.

Он остановился перед тёмным проёмом. Его дыхание дрожало.

Крик – чудовищный кнут – подстёгивал его, загонял в ловушку. Приглушённые шепотки атаковали его чувства. Насир стиснул зубы, чтобы не слышать их мольбы. Это были те самые голоса, которые он услышал, когда однажды коснулся медальона на шее Гамека. Голоса, что взывали к нему из расщелин Шарра.

Rimaal. Неужели они связаны?

Ему предстояло встретиться с хозяином Шарра. С тем, кто, по словам Беньямина, управлял его отцом.

С негромким щелчком Насир выпустил лезвие наруча. Пот покрывал его шею и голову, растворял решимость.

«Глупый мальчишка, ты боишься темноты».

«Чего ты боишься?» – спросила Кульсум спустя несколько дней после смерти его матери. Тогда он не знал ответа. Он не боялся даже отца, который забрал у сына всё, кроме жизни, которую принц никогда не ценил.

Да, он боялся темноты, потому что в темноте не мог видеть. В темноте даже всегда готовый к бою хашашин был слеп к окружающему, и страх подавлял другие его чувства.

Всхлипы Зафиры и тусклый свет в конце коридора влекли его вперёд, пока он не остановился у входа в комнату, окутанную шёпотом и тенями.

Сначала Насир заметил её. Зафиру.

Её высокое тело было приковано цепями к серой стене. Она смотрела на ифрита у своих ног и дёргала оковы, умоляя остановиться. Qif, qif, qif.

Взгляд Насира остановился на её лице. Скорбном, беспомощном. Как никто другой принц знал тяжесть боли, способной утопить город в песке. Ему были знакомы и этот взгляд, и это чувство. Он знал, каково это – наблюдать, как страдает любимый человек. Понимать, что прежде можно было сделать многое, но теперь – ничего.

Именно из-за этого чувства Насир перестал чувствовать.

Все разумные мысли испарились из головы. Ярость волнами прокатывалась сквозь него, пульсировала в пальцах. Ярость из-за того, что она страдала так же, как он. Ярость из-за того, что ей было больно.

– Оставь её в покое, – сказал Принц Смерти голосом, который был едва ли громче шёпота, и всё в комнате застыло.

Зафира подняла голову. Взгляд её метался, не мог сосредоточиться. В ней не было больше того бесстрашия, того хладнокровия. Того дикого блеска, который он полюбил.

Крик – вопль – вырвался одновременно из горла Насира и из глубин его сердца.

В глазах потемнело, и тени выросли вокруг него.

Laa. Тени выросли из него.

Тишину нарушили неспешные аплодисменты.

Насир поперхнулся, и тени вмиг отступили, а мир вокруг перестал вращаться.

– А, принц. Разве можно было ждать иного от юноши, свыкшегося с тьмой? – произнёс представший перед ним мужчина.

Лицо его сияло аристократической красотой и молодостью, но глаза казались древними – и странно знакомыми.

Насир не понял ни слова из сказанного.

– Что ты сделал? – прохрипел он, стоя на коленях, как простой крестьянин.

– Я? Ничего.