Час презрения - Анджей Сапковский

– …Ты всюду будешь чужой, – докончила с кажущимсябезразличием Искра, быстро и довольно бесцеремонно надевая на голову Цириберетик с перьями фазана. – Всюду чужой и всегда другой. Как нам называтьтебя, маленькая соколица?

Цири взглянула ей в глаза.

– Gvalch’ca.

Эльфка рассмеялась.

– Стоит тебе начать говорить, и ты говоришь на многихязыках. Маленькая соколица! Хорошо, будешь носить имя Старшего Народа, имя,которое ты выбрала себе сама. Ты – Фалька.

Фалька.

Она не могла уснуть. Кони топали и храпели в темноте, ветершумел в лапах елей. Небо искрилось звездами. Ярко светило Око, долго бывшее ееверным проводником по каменной пустыне. Оно указывает на запад. Но Цири не былауверена, что это правильное направление. Теперь она уже ни в чем не былауверена.

Она не могла уснуть, хотя впервые после долгих днейчувствовала себя в безопасности. Она не была одинока. Лежанку из ветвей онаустроила себе в сторонке, подальше от Крыс, которые спали на согретом огнемглинобитном полу разрушенного шалаша. Она была далеко от них, но чувствовала ихблизость и присутствие. Она не была одинока.

Послышались тихие шаги.

– Не бойся…

Кайлей.

– Я не скажу им, – шепнул светловолосый юноша,опускаясь на колени и наклоняясь к ней, – что тебя ищет Нильфгаард. Нескажу о награде, которую за тебя пообещал префект из Амарильо. Там, в корчме,ты спасла мне жизнь. Я отблагодарю тебя. Приятным. Сейчас.

Он прилег рядом с ней. Медленно и осторожно. Цири пыталасьвскочить, но Кайлей прижал ее к подстилке движением не грубым, но сильным ирешительным. Мягко положил ей пальцы на губы. Это было ни к чему: Цирипарализовал страх, а из перехваченного, болезненно сухого горла она не смоглабы извлечь ни звука, даже если б хотела. Но она не хотела. Тишина и мрак былилучше. Безопаснее. Привычнее. Они скрывали страх и стыд.

Она тихо охнула.

– Тише, маленькая, – шепнул Кайлей, осторожнорасшнуровывая ей рубашку. Медленно, мягкими движениями спустил ей ткань с плеч,а низ рубашки подтянул выше бедер. – И не бойся. Увидишь, как это приятно.

Цири задрожала от прикосновения сухой, жесткой и шероховатойруки. Она лежала неподвижно, напряженная и оцепеневшая, переполненнаяобессиливающим страхом и отвращением, заливающими виски и щеки волнами жара.Кайлей завел ей левую руку под голову, прижал ее ближе к себе, стараясь отвестируку, которой она ухватилась за подол рубашки, тщетно пытаясь снова стянуть еевниз. Ее начала бить дрожь.

В окружающей тьме она вдруг уловила движение, почувствовалатолчок, услышала звук пинка.

– Ты спятила, Мистле? – буркнул Кайлей.

– Оставь ее, ты, свинья.

– Отвали. Иди спать.

– Оставь ее в покое, я сказала.

– А я беспокою, что ли? Она кричит или вырывается? Ятолько хочу приласкать ее перед сном. Не мешай.

– Выматывайся отсюда, или я тебя ткну.

Цири услышала скрип кинжала в металлических ножнах.

– Я не шучу, – проговорила Мистле, слабовырисовывающаяся во мраке над ними. – Отправляйся к парням, да побыстрее!

Кайлей сел, выругался под нос, потом молча встал и быстроушел.

Цири почувствовала, как по щекам покатились слезы. Быстро,все быстрее. Они, словно юркие червячки, вползали под волосы около ушей. Мистлелегла рядом, заботливо укрыла шкурой. Но не поправила задранной рубашки.Оставила так, как было. Цири снова задрожала.

– Тише, Фалька. Все хорошо.

Мистле была теплой, от нее пахло смолой и дымом. Ноприкосновение ее маленькой руки снова заставило Цири напрячься. У нееперехватило дыхание. Мистле прижалась к ней, прильнула, ее маленькая рука неостанавливаясь поползла по телу, как теплая улиточка. Цири глухо застонала…

– Тише, соколица, – шепнула Мистле, осторожноподсовывая ей руку под голову. – Ты больше не будешь одна. Больше небудешь.

Назавтра Цири поднялась на заре. Осторожно выскользнулаиз-под шкуры, чтобы не разбудить Мистле, спящую с приоткрытым ртом, прикрывпредплечьем глаза. Руку покрывала гусиная кожа. Цири заботливо укутала девушку.После недолгого колебания наклонилась, нежно поцеловала ее в стриженые,торчащие щеткой волосы. Мистле замурлыкала сквозь сон. Цири отерла слезы сощеки.

Она уже не была одинока.

Остальные спали, кто-то звучно храпел, кто-то так же звучнопустил ветры. Искра лежала, откинув руку на грудь Гиселера, ее буйные волосырассыпались в беспорядке. Кони фыркали и топтались, дятел короткими очередямиударов долбил ствол сосны.

Цири сбежала к речке. Мылась долго, подрагивая от холода.Резкими движениями трясущихся рук старалась смыть с себя то, что уже смыть былоневозможно. По щекам текли слезы.

Фалька.

Вода пенилась и шумела на камнях, уплывала вдаль, в туман.

Все уплывало вдаль. В туман.

Все.

Они были отбросами общества, отребьем. Удивительнымсборищем, порожденным войной, несчастьем и презрением. Война, несчастье ипрезрение объединили их и выкинули на берег, как вздыбившаяся в половодье рекавыбрасывает на плесы черные, отполированные водой и камнями куски дерева.

…Кайлей очнулся среди дыма, огня и крови в разрушенномзамке, между трупами родственников и родителей. Бредя по усеянному убитымидвору, наткнулся на Реефа, солдата из корпуса карателей, которых императорЭмгыр вар Эмрейс послал усмирять бунты в Эббинге. Рееф был одним из тех, ктозахватил и разрушил замок после двух дней осады. Захватив замок, спутникибросили Реефа, хотя Рееф был еще жив. Но заботиться о раненых – не в обычаяхбандюг из нильфгаардских подразделений.

Вначале Кайлей думал добить Реефа, но ему не хотелосьбродить в одиночестве. А Реефу, как и Кайлею, было шестнадцать лет.

Они вместе зализывали раны. Вместе прикончили и ограбилисборщика податей, вместе упились пивом в корчме, а потом, проезжая на трофейныхконях через деревню, разбрасывали вокруг остатки награбленных денег, хохоча приэтом до колик.

Вместе бежали от гоняющихся за ними нисаров и нильфгаардскихпатрулей.