Савва Морозов - Анна Федорец

Итак, М. Ф. Андреева на протяжении ряда лет подвергала опасности не только свою жизнь, но и жизни двоих детей. Мало задумываясь о их будущем, она занималась подготовкой революционного переворота. При этом прекрасно осознавая, что этот переворот обернется массовым кровопролитием. Впоследствии Андреева станет крупным деятелем Советского государства. С 1918 года — комиссар театров и зрелищ в Петрограде, в 1919–1921 годах — заместитель народного комиссара просвещения в Петрограде; один из инициаторов создания Большого драматического театра (1919), директор Московского дома ученых (1931–1948). Всё это будет логическим продолжением ее второй, подпольной, части биографии.

По словам революционера П. С. Заславского, «эта женщина, по рождению принадлежавшая к высшим классам, талантливая артистка Художественного театра из числа блестящего созвездия Станиславского, молодая и красивая, пришла в партию большевиков по велению сердца, целиком отдавшись служению своему народу. Она передавала большевистской организации оружие, собирала большие средства для партии, для помощи заключенным в тюрьмах, для побегов из ссылки».[497] Мария Федоровна вела двойную жизнь. В доме ее гостили как высокие особы, так и революционно настроенные разночинцы. «Нелегко было совмещать столь разнообразный состав посетителей. Революционеры и студенты никак не сочетались с чиновниками и аристократами. В доме было два подъезда — через один впускали «своих», через другой — «гостей», — вспоминал А. Н. Серебров.[498]

К моменту вступления в труппу Художественного театра Андреевой исполнилось 30 лет. При этом выглядела она совсем юной и весьма привлекательной девушкой. «Я… каждый раз с большим волнением ждал выхода Андреевой на сцену, — рассказывал Серебров. — Андреева была очень хороша собой». «Необыкновенно красивая», «мягкая» в обращении, «обаятельная», «очаровательная» — такими эпитетами наделяли Андрееву все, кто видел ее на сцене и в жизни.

Грациозная фигура, со вкусом подобранная одежда, правильные, мягкие черты лица, красивые карие глаза и длинные каштановые волосы, добрая улыбка — этой женщиной трудно было не любоваться, еще труднее не желать ее… По словам того же Сереброва, бывавшего в гостях у актрисы, прихода хозяйки всегда ждали с замиранием сердца: «Каждому чего-нибудь без нее недоставало: кому — предмета для обожания, кому — дружеской улыбки, теплоты темно-карих глаз, кому — локона каштановых волос из-под высокой, валиком, прически, кому — поговорить по делу, кому — блеснуть французским комплиментом, кому, как мне, — просто сознания того, что она здесь, близко, и такая красивая».[499]

Актриса Н. И. Комаровская писала: «Я обратила внимание на эту манеру Марии Федоровны глядеть собеседнику в глаза, словно проникая вглубь его мыслей. Глаза у Марии Федоровны удивительные: большие, темные и печальные. «Как у итальянской мадонны», — невольно подумалось мне… В маленьком польском городке, где проходило мое детство, только изредка на улице встречала я приезжавших с труппой на несколько спектаклей актеров, главным образом опереточных. Слово «актриса» вызывало у меня представление о надменной красавице, великолепно одетой и не удостаивающей простых смертных даже взгляда. Я гляжу на скромную белую блузку Марии Федоровны, на ее добрую улыбку… «Так вот какие они, настоящие актеры!».

Поистине ангельская красота Андреевой дополнялась мощным сценическим талантом и колоссальным трудолюбием. Это признавал даже Немирович-Данченко, который на протяжении нескольких лет находился с Марией Федоровной в чрезвычайно натянутых отношениях. Та же Н. И. Комаровская, которая в 1902 году поступала в школу Московского Художественного театра, вспоминала свою первую встречу с Андреевой: «Я не могла оторвать глаз от одной из репетирующих актрис: тонкая, с удивительно красивыми глазами, она показалась мне воплощением женской красоты и прелести… Когда репетиция кончилась и все ушли, у меня неожиданно вырвалось: «Какие у вас красивые актеры!» Немирович в ответ улыбнулся: «Они не только красивы, но и талантливы. На одной внешности далеко не уедешь. Надо уметь раскрывать внутреннюю красоту человека, его высокие прекрасные мысли».[500]

О ярком, самобытном таланте Андреевой писали самые разные люди: причастные к делам театра — и чрезвычайно от них далекие, молодые — и повидавшие жизнь, гуманитарии — и «технари». Думается, здесь необходимо привести несколько подробных отзывов — чтобы читатель убедился, что Мария Федоровна не являлась прекрасной «пустышкой». Она создавала на сцене самые разные образы — лирические, драматические, трагедийные, водевильные. «Она была занята почти во всех постановках. Интересные, увлекавшие ее роли шли одна за другой. Сильно различавшиеся по характеру, они давали Марии Федоровне великолепную возможность выявить многогранность своего дарования: скромная Кетэ и гордая патрицианка Гедда, простодушный пастушок Лель и затаенная красавица княгиня Вера. Резким контрастом к ней Наташа в «На дне».

Рецензенты называли актрису «несравненной», «тонкой», «светлой». Писательница, драматург Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала о постановке в МХТ пьесы Г. Гауптмана «Одинокие» (премьера — 16 декабря 1899 года): «В «Одиноких» задача была у Ольги Леонардовны (Книппер-Чеховой. — А. Ф.) очень трудная. Анна Мар[ия]… по мысли автора, должна была вызывать сочувствие зрителя больше, чем Кетэ — ограниченная милая мещаночка, не имеющая ничего общего со своим мужем. Но Андреева, игравшая Кетэ, благодаря свойствам своего дарования и своей поэтической внешности, делала из Кетэ такую прелестную «жертву», что Анне угрожала опасность потерять симпатии зрителя».[501] По словам Н. И. Комаровской, необычна была трактовка, которую Мария Федоровна придала своей роли: «Много писали и говорили об интересном решении Марией Федоровной образа Кетэ. В исполнении Андреевой роль неожиданно получала трагическое звучание».

Отмечал талант Андреевой и ученый-энергетик, деятель революционного движения Г. М. Кржижановский: «Нельзя не упомянуть также о том чарующем впечатлении, которое производила М. Ф. как артистка Московского Художественного театра. Чрезвычайно благодарная внешность сочеталась в ней с особым изяществом исполнения, вытекавшим из тонкого проникновения в создаваемый образ и обдуманного психологического анализа. Раутенделейн в исполнении М. Ф. Андреевой (пьеса Гауптмана «Потонувший колокол») оставила неизгладимое впечатление в моей памяти».[502] Ту же постановку (премьера — 19 октября 1898 года) выделял приемный сын Андреевой A. Л. Желябужский: «Романтический строй исполнения, цельность и высокая поэтичность ее игры безоговорочно покорили московского зрителя. Ярче всего эти черты дарования Андреевой проявились в Раутенделейн… Ее Раутенделейн была полна диковатой грации, образ казался воздушным. Яркая эмоциональность при тщательной отделке деталей роли, голос, звучавший серебристым звоном лесного ручья, почти детская непосредственность — всё это сливалось в замечательный, полный какого-то особого очарования образ».[503]