Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

Народу было много. Староста распределял работу на следующую неделю и отпускал людей группами, раздав листы и подписав добровольцев на то или иное мероприятие. Смотря кто как работал, и у кого еще вне семьи были свободные часы. Я не лезла, а спокойно дожидалась в коридоре. И вдруг после звонка в дверь, увидела зашедшую Катарину. Воротника на куртке не было. Перчаток тоже.

— Ой-ой, где же ты так? — Хозяйка участливо приложила ладонь щеке.

— На столб налетела. — Девушка ответила грубо по словам, но по-доброму в интонации. Вроде как «Спасибо, но не ваше дело». — Мне вызовы сдать.

— Подожди минутку, сейчас Пауль последних отпустит.

— Привет!

Катарина повернулась, увидела меня и поджала губы. Так сильно, что я поняла — нарочно старается, а не на самом деле злая и непримиримая.

— Ничего не спрашивай!

— Ладно. Как ты, совсем поправилась?

— Ты глухая или тупая? Говоришь «ладно» и тут же спрашиваешь. Привет, Конфетка.

Прошла, встала рядом со мной, прислонившись спиной к стенке. Не слабый у нее синяк на лице вылез. С холодного воздуха, да и после болезни Катарина была заметно бледная, и кровоподтек рисовался четко. Я молчала, ждала вместе с ней. Но при очередном робком взгляде в сторону подруги, увидела, как у нее краснеют щеки. Подумала, что от тепла, но в следующую минуту она начала сиять оттенками розового, красного, и поджимать губы по-настоящему — от эмоций, смущения, и бессилия скрыть все, о чем думает и о чем краснеет.

Я коварная и мстительная подруга. У меня сразу запросились на язык ее же противные вопросы «Он как в постели? Силен?» и все другие, какими Катарина пытала меня еще недавно, без пощады и жалости. Но я смолчала. Не смогла ей вернуть, зная, что хоть я и злорадно произнесла это в мыслях, но на самом деле понимаю ее очень сильно.

— Да не зыркай. Я знаю, о чем ты хочешь мне сказать…

— Правда, знаешь?

— Заткнись.

И я «заткнулась», не в силах сдержать улыбки от нового признака ее сильного смущения — порозовевших ушей.

Мы сдали листы, про Августа я узнала лишь одно — он не появлялся с тех пор, как ушел вместе со мной испытывать удачу с попаданием на «кораблик». Но его жена, с которой староста часто общался, не испытывала тревоги — он предупредил, что так может выйти, и беспокоиться за долгое отсутствие не надо.

— Погуляем немного? У тебя время и силы есть?

— Погуляем.

И мы с Катариной пошли пешком в сторону конечной монорельса, чтобы оттуда уже уехать. Я обещала родителям Юргена заехать на чай и домашнее печенье, навестить родню одна, если уж Ури работает. А Катарина домой или по своим делам. Уточнять ее планы я боялась. Одно радовало — реального гнева не обрушилось даже на улице, где не было свидетелей, как в квартире, и можно было спокойно «спустить собак». Подруга не собиралась хватать за капюшон, рвать мне волосы и проклинать последними словами. Шла, кусала губы, остыла от своей неловкости и долгое время молчала.

Достав испаритель, Катарина защелкала кнопкой, а как поравнялись с ближайшей мусоркой, взяла и выкинула его.

— Бросать надо эту фигню. Я так решила.

— А у меня с собой чай.

— Перенимаешь Юргена? Термос стала таскать, ботинки эти жуткие.

— Я и тебя перенимаю. Шарф и перчатки прекрасные, пальто к ним подобралось, из-за твоего хорошего вкуса.

— Умаслила, змея… — она подождала, пока мимо пройдет прохожий, обогнав нас. — Так тебе гадостей наговорить хочется. Но по честному — не за что. А ты знаешь, что мой ресторан закрыли на два месяца? От повара узнала, что наш балаганчик спешно перепродан какому-то другому городскому ресторатору за хлебные крошки, а не за деньги. Всем работникам выдали отпускные до февраля, а о директоре и его сынке ни слуху ни духу, исчезли. Я уже второй день наслаждаюсь мечтой, что Викинг закопал этих уродов в лесу! Живьем!

Опять порозовела, помолчала, достала из кармана жареный фундук:

— Угощайся.

— Спасибо.

— Скотина ты все-таки и предательница. — Слова грубые, а тон мягкий. — Что бы тебе придумать для искупления вины?

Я только развела руки в стороны. И тут Катарины выдала:

— Я отдалась ему сегодня ночью просто так. Думаешь, я шлюха? От него ничего не услышала — ни признания или обещаний, не получила ни ухаживаний, ни подарков и прочего, что там мужчина должен сделать, перед тем как ему будет дозволено… ну, вот, все как считается правильно, у порядочных. Я шлюха?

У меня аж скулы свело, словно от зубной боли, так это слово резало слух. Я с трудом сглотнула разжеванные орешки. Катарина не испытывала за содеянное ни стыда, ни вины, она говорила это с вызовом и ожиданием — что я про нее подумаю? Подруге на самом деле было важно, в моих глазах — она «неправильная»?

— Ты сама этого хотела?

— Очень.

— И что еще нужно? Любишь его, и все, не требуя себя добиваться. Одно дело флирт и игра, которой обоим хочется, а другое — как аркан долга на мужчине: «докажи, что достоин», «покажи, как сильно я тебе нужна», «а на что ты пойдешь ради»… Слушай… — Я увидела ее прищуренный с доверием взгляд, и решилась сказать о себе. Немного разволновалась и с паузами, но произнесла: — Юрген подошел ко мне прямо на улице, поцеловал и предложил поехать к нему… И я поехала. И переспала с ним в первую же ночь за просто так. Тепла хотела, согреться хотела, ни о чем не думала — прилично, не прилично, правильно, не правильно. Ка ты говоришь — без признаний и обещаний, без цветов и ухаживаний… Я хотела, и этого достаточно.

Катарина округлила глаза:

— Ты? Святоша? Ты, правда, с Юргеном начала с этого, тихоня и скромница!? Да ты развратница, Ирис!

Мне польстило ее внезапное восхищение. Не потому, что она меня «одобрила», а потому что я почувствовала свободу такого же не осуждения, не ханжеского оценивания.

На самом деле — что и кто кому должен в отношениях? Женщины — «королевы с бесценным даром», а мужчины наполовину «пажи», наполовину «охотники»? Есть приятный ритуал вначале знакомства, и прекрасно, и пусть оба получат от него взаимное удовольствие. Но в основе равенство симпатии — да — да, нет — нет. Должен и должна искажает все.

— Мля, ты меня удивила… — Катарина умиротворенно расслабила плечи, выдохнула, и очень доверительно улыбнулась. — Я люблю всем клички давать, ты знаешь. А то, что «помойкой» в ответ обзывали травило мозг, уродовало самоощущение… А Роберт меня Волчицей назвал. Я его укусила в плечо, не по-настоящему, но ощутимо, не сдержалась в какой-то…

Она опустила ресницы, растеряв на момент откровения всю свою резкость, яркость, даже жесткость характера. Наверное, ее затопила нежность, и она проступила во всем ее облике, превратив Катарину в непривычно растерянную. Новое данное прозвище никак не ассоциировалось с ней именно сейчас, но я бы с Робертом согласилась.