Лунный свет - Майкл Чабон

Не знаю, как долго я стоял, собираясь с духом, чтобы перевернуть карту. Чайник шипел на плите. Электричество в настенных часах гудело на одной ноте – ля-диез, как объяснял мне дедушка. Капли из крана падали на форму для пирога. Я решил, что третья карта будет Букетом, потому что мама умерла, а я, хоть еще не бывал на похоронах, знал, что для них нужно много цветов. С другой стороны, настаивал шепоток (часы, чайник и капающий кран не могли его заглушить), если я не переверну карту, то убью маму. Мысли кружили в этом парадоксе, как пчела, которая как-то на моих глазах летала вокруг фонарного столба. В тщетной попытке замедлить их я стиснул виски. Потом все-таки потянулся к колоде.

Забренчали ключи на связке. Раздался дедушкин вздох:

– Кто-нибудь хочет подойти и открыть цепочку на двери?

Я впустил дедушку и его запахи: плаща, табака, пыльных металлических внутренностей пишущей машинки. Никому еще в жизни я так не радовался. Он не походил на отца умершей женщины или хотя бы женщины, которой отрезали ногу. Мне хотелось кинуться ему на шею, но я не знал, как дедушка на это отреагирует, поскольку, со своей точки зрения, он ничего не сделал, только вошел в дом. Не то чтобы он никогда меня не обнимал, но для этого требовался повод. Дедушка бросил плащ, портфель и вечернюю газету на ближайший стул. Потребовал рассказать, как прошел мой день, я рассказал. В те дни расцвета «Эм-Эр-Икс» он почти всегда бывал в отличном настроении, но в тот день выглядел чуточку невеселым. Я сказал, что у бабули болит голова и что она плакала, но я не знаю точно почему. Еще сказал, что собираюсь заварить ей чай.

– Молодец, – ответил дедушка. – Ты ведь хороший мальчик, да?

– Да, – ответил я.

Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Я вслед за ним прошел из передней в кухню.

– Что на обед? А это что такое?

В раковине были две грязные тарелки, две вилки и форма от пирога, но дедушка имел в виду карты. По лицу было видно: дедушка знает, что перед ним, и карты его огорчают. Я решил не отвечать на оба вопроса. Мне стало страшно, что дедушка выбросит карты, и я быстро перевернул верхнюю.

Дитя.

Я – Дитя? Конечно, как же иначе. Гроб – мой гроб. Дама – мамочка, горюющая о моей смерти. Я попытался угадать, как умру. Наверняка не обойдется без шайки французских кукол. Я видел, как они червяками ползут по ковру, по ножке кровати, по мне, шаря в темноте, как ощупывающие руки.

– Эй! – Дедушка нагнулся и ласково развернул меня лицом к себе. – Послушай, Майк. С твоей мамой все в порядке. Все будет в порядке. Да, она потеряла ребенка, но на самом деле это только так говорят, а вообще он был еще и не ребенок.

Так я узнал, что мама была беременна и у нее случился выкидыш, хотя я тогда не совсем понял и это, и что значит «потеряла». Очевидно, дедушке забыли сказать, чтобы он мне не говорил.

– Хорошо?

Деду требовалось, чтобы я ответил «хорошо», и разговор бы на этом закончился. Я молчал. Разумеется, у меня было много вопросов, но я не стал их задавать. Я злился: у меня был братик или сестренка, а мне ничего не сказали. Теперь братика или сестренки не стало, а это от меня тоже хотели скрыть.

Дедушка сел на бабушкин стул, взял карты и медленно их перебрал.

– Что за ерунда, – сказал он. – Она тратит твое время на это?

– Мы играли в пикет.

– Я насчитал тридцать шесть карт, – ответил дедушка. – Что это за пикет такой?

Я чувствовал, что должен выгородить бабушку.

– Ковбойский пикет, – соврал я, как мне показалось, очень убедительно.

Дедушка посмотрел мне в глаза. Я выдержал его взгляд. Он кивнул.

– Как насчет поджарить нам салями? – спросил дедушка.

Пока он разбивал яйца в чашку и нарезал три дюйма толстой еврейской салями, я отнес бабушке чай. Она сидела на краешке кровати и тихо говорила по телефону (в спальне был параллельный аппарат). Голос был сердитый, с теми ехидными нотками, которые она приберегала для моего отца. Не помню, правда ли я услышал те ее слова. Знание о том, что произошло дальше, вкус к мелодраме и некоторая тень воспоминания склоняют меня написать, что это было нечто вроде: «Теперь ты не можешь их бросить»[46]. Потом бабушка увидела меня и решительно мотнула головой. Отмахнулась от меня и от чашки с чаем. Сказала одними губами: «Уходи». Я пошел обратно по коридору. Чашка дребезжала на блюдце, как звонящий телефонный аппарат.

Я сел за кухонный стол. Дедушка включил радио и слушал новости: обычные непонятные цифры и сообщения о катастрофах. Он гремел посудой, рывком выдвигал ящики, хлопал дверцами шкафчиков. Иногда новости на него так действовали, особенно когда речь шла о Ричарде Никсоне, но началась реклама, а дедушка по-прежнему хлопал и гремел. Мне подумалось, что он, как и бабушка, сердится, что мама потеряла ребенка и папа как-то в этом виноват, однако все это было для меня смутно и непонятно. На случай, если дедушка злится из-за гадальных карт, я решил сбить его со следа.

Иногда, разложив пасьянс, дедушка строил из карт домик – на самом деле, целую башню. Он объяснял, что это можно сделать двумя способами, хорошим и плохим. Большинство людей строят плохим способом – такое понимание человеческого поведения дед передал мне вместе с уроками строительства карточных домиков. В плохом способе вы попарно прислоняете карты одну к другой и составляете ряды треугольников, каждый следующий на одну пару ýже предыдущего, так что выходит один большой треугольник. В методе изначально заложена нестабильность, и даже если все делать идеально, можно возвести лишь несколько этажей, прежде чем конструкция рухнет.

Правильный способ: из четырех карт, поставленных на длинные стороны, строится что-то вроде вертушки с квадратом посредине. Если положить карту на этот центральный квадрат, получится коробочка, способная выдержать вес многих этажей. К каждой лопасти вертушки можно пристроить еще три карты, и к ним тоже: таким образом вы создадите нечто высокое и основательное. Одни карты, которые я брал, поворачивались ко мне рубашкой, другие – лицом: Мышь, Клевер, Коса. Я вспоминал истории, которые бабушка строила мне из них, и видел, что моя башня складывается из историй, как из этажей.

Мне чудился в этом какой-то глубокий смысл. Если и сказки, и дома складывают, значит между ними есть некое тайное родство и слова на самом деле кирпичики либо кирпичики – слова. Мне подумалось, что это наверняка как-то связано с Вавилонской башней. Хотелось спросить дедушку, но тогда пришлось бы объяснять, что именно бабушка делала с картами. Я подозревал, что дедушке придумывание сказок, по крайней мере таких, какие сочиняла бабушка, понравится еще меньше гадания.