Древний Аллан. Дитя из слоновой кости - Генри Райдер Хаггард

Путь к Нилу оказался долгим: дорогу местами занесло песком, а кое-где она утопала в грязи – после наводнения. Наконец я отыскал войска – они как раз снимались в поход после привала – и, к вящей своей радости, увидел, что воинов было больше, чем я ожидал. Я ввел командиров в курс дела, и они заверили меня, что прибудут форсированным маршем в Мемфис за два часа до полуночи.

На обратном пути Бэс сказал:

– А знаете, почему меня было не сыскать нынче утром?

Я ответил, что понятия не имею.

– Потому что хороший раб бежит на шаг впереди своего господина, чтобы проторять ему дорогу и предупреждать о ловушках. Я женился. Так что теперь Чаша святого Танофера по законному праву считается эфиопской царицей. И вы уж, когда снова увидите ее, соблаговолите обходиться с нею с большим почтением, как я.

– Разумеется, Бэс, – рассмеявшись, сказал я. – Но когда же ты успел? Должно быть, усердно обхаживал ее все эти дни, а значит, мы с тобой оба не теряли время даром.

– Уж не больно-то и обхаживал, господин. Хотя времени, конечно, было маловато. Зато я успел заручиться благоволением святого Танофера, а это поважнее будет.

– Святого Танофера? – воскликнул я.

– Да, господин. В конце концов, сами знаете, эта прекрасная Чаша принадлежит ему. Ее разум – тень его разума, к тому же из нее он черпает свою мудрость. Вот я и излил ему душу. Поначалу святой Танофер здорово разозлился, потому как, несмотря на все, что наговорил вам и мне, он оказался на поверку таким же, как все мужчины: уж больно не хотелось ему расставаться со своей Чашей. Понятно, будь он помоложе, думаю, наверняка пожертвовал бы своей святостью ради нее. Впрочем, он привык зреть в корень вещей – и все ради вас, господин, не меня, ибо мудрость подсказала ему, что я должен снова стать царем эфиопов, а для этого мне надобно жениться. Во всяком случае, он изрядно потрудился над разумом своей Чаши, внушив ей, что она должна привести себе на замену свою младшую сестрицу; поэтому, когда я все ей рассказал, она сразу согласилась.

– Кто бы сомневался, Бэс, ведь она влюблена в тебя, и чужая воля здесь ни при чем. Девушка ни за что не согласилась бы выйти замуж абы за кого, лишь бы угодить святому Таноферу.

– Ох, господин, – ответил он уже другим голосом, совсем безрадостным, – как мне хотелось бы думать так же! Но вы посмотрите на меня, жалкого карлика, проклятого с рождения. Разве может красавица, подобная Кареме, выйти замуж за такого, как я, ради того, чтобы осчастливить его?

– Что ж, Бэс, тогда тому должны быть другие причины помимо воли святого Танофера, – скороговоркой ответил я.

– Никаких других причин нет, господин, разве что Чаша, пробуждаясь, вспоминает, что содержала в себе, будучи в помраченном состоянии, но я в это не верю. Я обхаживал ее как мог и ни словом не обмолвился о том, что я тоже царь эфиопов или, по крайней мере, не самый последний человек на свете, как может показаться. Да и потом, святой Танофер не сказал ей ничего такого, в чем клятвенно меня заверил, а он слову своему хозяин.

– Так что же она сказала тебе, Бэс? – полюбопытствовал я.

– Она обманула меня и глазом не моргнув, господин. Сказала – впрочем, то же самое она говорила, когда мы встретились с нею в первый раз, – так вот, она сказала, что во мне есть гораздо больше, чем видит глаз, и она, долго прожившая среди духов и видящая скорее дух, чем плоть, любит меня, будь я хоть карликом, хоть кем еще, и желает выйти за меня, чтобы стать мне верной, преданной женой и спутницей жизни. Она врала мне так искусно, что раз или два я почти поверил ей. Во всяком случае, я поймал ее на слове, но вовсе не ради себя, уж поверьте, господин, а только лишь потому, что я безоговорочно верю святому Таноферу, предрекшему наше будущее, из чего явствует, что это вам нужно, чтобы я женился.

– Так ты что, женишься на ней ради меня, Бэс?

– Вот именно, господин. В конце концов, она такая крошка, такая красивая, благородная и славная, что мне было трудно ее не полюбить. И я не виноват, что в моем лице она обрела больше, чем ожидала, ведь, если ее дети не будут карликами, они наверняка смогут стать царями. Сомневаюсь, – задумчиво прибавил он, – что даже самые верные эфиопы захотят заполучить в цари еще одного карлика. Им и одного довольно, а о двух или трех не может быть и речи. Да и какой здоровяк из числа сильных мира сего захочет иметь дело с коротышкой?

Я взял Бэса за руку и пожал ее, проникшись глубиной его любви ко мне и готовностью к самопожертвованию. И тогда некий дух – не иначе как ниспосланный святым Танофером – побудил меня сказать:

– Утешься, Бэс, уж я точно знаю, дети твои вырастут крепкими, стройными и высокими и на голову превзойдут во всем своих пращуров.

И это, безусловно, была чистая правда: ведь уродство их отцов было всего лишь несчастной случайностью, а не врожденным пороком.

– Какие добрые пророческие слова, господин, благодарю, хотя святой Танофер сказал то же самое, когда нынче утром скрепил наш союз священными словами и дал нам свое благословение, оделив мою жену кое-какими дарами тайной мудрости, которая, по его заверениям, пригодится и ей, и мне.

– Бэс, а где она сейчас?

– Со святым Танофером, господин. Карема пробудет с ним, пока я не приведу ей на замену ее младшую сестру, чтобы она стала ему новой достойной волшебной Чашей. Да только, боюсь, случится это теперь не скоро, потому что не за горами тот день, когда нам придется пролить свою кровь.

– Да уж, Бэс, поэтому было бы лучше, если б ты предоставил это право другим, ведь ты только-только женился.

– Нет-нет, господин. Поле брани лучше супружеского ложа. Потом, неужто вы думаете, что я могу оставить вас сражаться в одиночку? Если я это сделаю и с вами случится беда, я умру от позора или повешусь, и Кареме уже нипочем не стать царицей. Это будет для нее двойным ударом, поскольку, выйдя замуж, она не сможет снова стать Чашей, и без меня сердце у нее разорвется от боли… Но вот уже и ворота Мемфиса, так что забудем про любовь и вспомним о ратных делах.

Спустя час я и моя матушка, благородная Тиу, уже находились в дворцовой трапезной вместе со многими другими приглашенными, и нам сообщили, что наместник Идернес со своей свитой прибыл в Мемфис и соблаговолил почтить пир своим присутствием. Чуть погодя грянули трубы, и в трапезную вошла сиятельная процессия. Во главе ее шествовал Пероа и под руку он вел Идернеса. У этого важного сановника с Востока, высокого, крепко сложенного, были усталые, беспокойные глаза, свойственные, по моим наблюдениям, всем слугам Великого царя, и по сей день не знающим, что их ждет впереди – славная победа или бесславная погибель. Он был облачен в пышные шелка, голову его венчала шапочка со сверкающим спереди драгоценным камнем, а под одеждами у него я разглядел блестящую кольчугу.

Войдя в залу и увидев большое число высоких гостей, взиравших на него с оживлением и ожиданием, Идернес вздрогнул – словно испугался, но, мигом совладав с собой, поспешил высказать слова признательности хозяину и направился к почетному месту за столом, которое ему указали, – оно располагалось по правую руку от властителя. За ними следовали жена Пероа с сыном и дочерьми. Затем появилась египетская принцесса-цесаревна Амада в подобающем ее рангу дивном парадном облачении. Впрочем, никаких царских регалий на ней сейчас не было – то ли потому, что негоже было ей блистать ими перед наместником, то ли потому, что теперь она считалась невестой человека, не принадлежащего к царскому роду. Действительно, как я заметил, к вящей своей радости, единственным украшением ей служила нить розовых жемчужин – сложенная вдвое, она прилегала к ее груди.