Древний Аллан. Дитя из слоновой кости - Генри Райдер Хаггард

– Господин, – сказал Бэс, когда мы под звездами возвращались иноходью домой, – а святой Танофер и впрямь мудрейший из мудрых, и к советам его стоит прислушаться, ведь, даже взойдя на высочайшую вершину святости, он как будто ежится от холода, который от нее исходит, и предостерегает всех, кто собирается последовать по его стопам.

– К тому же он, похоже, пытался избавить тебя, Бэс, да и меня от лишних мытарств, тем более что нам с тобой нипочем не подняться так высоко.

– Да уж, господин, я с радостью внемлю его совету и прижмусь пониже, поскольку мне в мои годы претит ютиться в той духотище по соседству с мертвыми быками и глядеть глазами какой-то девицы в чашу с водой, пытаясь узреть там чудеса, которые куда проще увидеть после кувшинчика-другого доброго вина. О, святой Танофер, конечно, прав! Чему суждено случиться, так тому и быть, потому что мы все равно не в силах ничего изменить, даже если будем все знать заблаговременно. Да и кто, господин, согласится знать заранее, когда ему перережут глотку?

– Или когда он женится, – намекнул я.

– Вот-вот, господин, поскольку такие пророчества в конце концов сбываются, и все благодаря нам, ведь мы сами прилагаем к этому руку. Стало быть, придется мне жениться на этой Кареме, если она согласится, не то святой Танофер, боюсь, и впрямь будет держать меня за лгунишку.

Я рассмеялся, а потом спросил Бэса, обратил ли он внимание на то, что сказала провидица о нашем бегстве на юг и последующем возвращении с великим войском чернокожих, вооруженных луками.

– Да, господин, – серьезно ответил он, – и то войско, сдается мне, будет состоять из эфиопов, чьим царем я считаю себя по праву. Нынче же ночью отряжу гонцов, чтобы передали тем, кто остался править вместо меня, что я жив и переменил свое мнение насчет женитьбы. А коли так, я вернусь к ним мудрейшим из правителей, когда-либо царствовавших в Эфиопии, ведь я немало постранствовал по свету и много чему научился.

– А что, если те, кто правит вместо тебя, Бэс, не пожелают вернуть тебе престол? Что, если они захотят тебя убить?

– Не бойтесь, господин, я же говорил, эфиопы умеют хранить верность. Кроме того, они знают, что за подобное злодеяние они навлекут на себя проклятие Саранчи, тогда нагрянет ее несметное воинство и опустошит их землю, а когда они останутся голодными, на них обрушатся вражьи полчища. Наконец, они народ храбрый и бесхитростный и ни за что не посмеют свергнуть с престола самого мудрого карлика на свете, хотя бы потому, господин, что для них это будет внове.

Я снова рассмеялся, решив, что Бэс, по своему обыкновению, шутит. Но когда той же ночью за углом я случайно наткнулся на него и увидел, что его голову венчает диадема из перьев, а в руке он держит лук и повелительно говорит с тремя чернокожими сановниками, склонившимися перед ним как перед богом, то изменил свое мнение. Я было попятился, но он, завидев меня, сказал:

– Прошу тебя, господин мой Шабака, останься!

Вслед за тем он снова обратился к троим соплеменникам, переводя мне слово в слово то, что говорил им. А сказал им он вкратце нижеследующее:

«Передайте правителям и советникам Древнего царства, что у меня, каруна (вероятно, это был его титул), есть друг, и величать его властитель Шабака – вот он, стоит перед вами; в который уже раз он спасает мне жизнь, вскармливая из своих рук, подобно тому, как мать вскармливает свое дитя, – он самый храбрый и мудрый на свете после меня. Передайте им, что если я действительно склонюсь к женитьбе и вернусь, исполнив закон, то буду просить сего могущественного царевича сопровождать меня, и, если он согласится, это будет самый счастливый день для эфиопов за тысячу лет, ибо он научит их мудрости и поведет их войска на великие, славные битвы. А посему пусть жрецы Саранчи молятся, чтобы он дал на то свое согласие. Так приветствуйте же могущественного властителя Шабаку, могущего пронзить насквозь одной стрелой не только вас троих, но и еще двоих у вас за спиной, и трогайтесь в путь, нигде не задерживаясь ни на день, ни на ночь, покуда не доберетесь до земли эфиопской. После того как вы передадите послание каруна военачальникам и советникам, возвращайтесь назад – или отрядите кого другого, – разыщите меня, где бы я ни был, и передайте мне часть эфиопского золота и прочие дары вместе с их ответом, памятуя, что ни я, ни властитель Шабака, у чьих ног лежит весь мир, ни за что не прибудем туда, где нас не ждут».

На этом сановники приветствовали меня как самого Царя царей, после чего замели свои следы в пыли перед Бэсом, проговорили что-то, чего я не разобрал, вскочили на ноги с дружным возгласом «Карун!» и скрылись в ночи.

– Хорошо побывать в шкуре раба, господин, – сказал Бэс, когда они ушли, – ибо только после этого понимаешь, что быть царем куда лучше, во всяком случае, иногда.

Здесь же могу прибавить, что в течение последующих дней Бэс частенько куда-то пропадал. Когда же я допытывался, где его носит, он отвечал, будто ходил вкусить мудрости святого Танофера из серебряного сосуда, который дева Карема подносила к его устам. Из всего этого я заключил, что он искал расположения девушки, которая называла себя Чашей Танофера, хотя на мои расспросы, как продвигаются его дела, он отвечал так: «Лучше и не спрашивайте».

Конечно, у меня было не так много времени, чтобы поговорить с Бэсом на столь незначительные темы, поскольку события в Мемфисе стали развиваться стремительно. В течение недели все великие правители из тех, что остались в Верхнем Египте, поклялись присоединиться к восстанию под водительством Пероа, и в город с каждым часом все прибывали их приспешники и наймиты. Моим же долгом было собрать войско, чем я и занялся без промедления, начав с того, что взялся формировать подразделения и обучать их военному искусству, – помимо всего прочего, мне предстояло наладить снабжение провиантом боевых кораблей. Вскоре пришли вести, что Идернес выдвинулся из Саиса во главе несметной силы с Востока – должно быть, всего гарнизона, размещавшегося в Нижнем Египте, а сообщили об этом его посланцы в ответ на переданный ему ультиматум, скрепленный царской Печатью Печатей.

Амаду все эти дни я почти не видел: мы изредка встречались за трапезой у Пероа или на людях. Остальное же время она предпочитала обходить меня стороной. Раз или два я пытался застать ее одну, но не тут-то было: она денно и нощно предавалась служению своей богине. Однажды, после трапезы у Пероа, я шепнул ей на ухо, что хотел бы поговорить с нею. На что она покачала головой и сказала:

– Дождись новолуния, Шабака. Тогда сможешь говорить со мной, сколько пожелаешь.

Словом, мне так и не случилось рассказать ей о том, что произошло при дворе Великого царя. Тем не менее каждое утро она присылала мне всякие безделицы, цветы и разные подарки, а однажды я получил от нее перстень, принадлежавший, должно быть, кому-то из ее предков, поскольку в гнезде камня был выгравирован царский урей[30] вкупе с символами долголетия и здравия; этот перстень я повесил себе на шею, решив не надевать на палец, потому что боялся, как бы знаки царского достоинства не оскорбили Пероа или кого-то из его придворных, если б они ненароком их заметили. Я тоже посылал ей в ответ цветы и разные дары, а что до всего прочего, то мне оставалось только ждать своего часа.