Где бы ты ни был - Джеймс Ганн

– Нет-нет, – нетерпеливо перебил психоаналитик. – Расскажите важные вещи. Что вы чувствовали к нему, когда были маленькой. Что он вам говорил. Как ненавидел вашу мать.

– Боюсь, у нас не хватит времени. Он уже протянул одну руку к двери.

Доктор Бахман невольно оглянулся.

– Монстр? – Борода нервно дернулась. – Чепуха. Насчет вашего отца…

– Дверь открылась! – вскрикнула Анджела. – Я боюсь, доктор. Уже время кормежки.

– Вы меня больше не проведете, – сурово изрек психоаналитик. – Если мы хотим добиться результата, мне нужно закончить…

– Доктор! Осторожно! Пальцы… Доктор Бахман! Доктор! Док…

Анджела вздохнула. Это был странный вздох, в нем слышались и безнадежность, и облегчение. Девушка взяла свою сумочку.

– Доктор? – неуверенно позвала она в пустой комнате.

Она встала и с опаской понюхала воздух. Запах исчез. Как и доктор Бахман.

Она подошла к двери и позвала еще раз:

– Доктор?

Ответа не последовало. Его не было никогда, ни от одного из семнадцати психиатров, от Абера до Бахмана. Сомнений не осталось. Психиатры определенно пришлись чудовищу по вкусу.

Анджела попала в ужасную ситуацию – разумеется, не по своей вине. Утешением ей служила лишь мысль, что монстр никогда не сожрет ее саму.

Она – его секретная дверца в этот мир. Если он ее съест, время кормежки больше не наступит.

Она в полной безопасности.

Пока не закончатся психиатры.

Он показался мне самым печальным человеком, которого я когда-либо видел.

Я тогда был молод, только начинал практиковать психотерапию и ради интереса часто по виду пациента пытался угадать его профессию еще до того, как он заговорит. Про него я подумал, что он, возможно, профессор в каком-нибудь тихом колледже или врач, только не терапевт, а какой-нибудь специалист, например хирург. Выглядел он лет на пятьдесят. Высокий, стройный, одет в отличный костюм. Седина на висках. Лицо в глубоких морщинах. И бесконечно старые глаза. Лицо – маска страдания, через которую глаза глядели на мир. Весь мир отражался в этих глазах, наполненных скорбью и безмерной печалью.

Я смотрел в них и смотрел, наверное, дольше, чем позволяет вежливость, и не мог оторвать взгляда.

– Да, – услышал я, словно в подтверждение своим мыслям. – Да.

Он опустился в кресло напротив стола и прикрыл глаза. Я отвернулся, и через некоторое время он с собой справился.

– Я собираюсь рассказать вам о том, что я никому не рассказывал, – сказал он устало. – Я могу видеть будущее.

Я тактично кивнул.

– Ценю ваше доверие. Вы можете делать это в любое время по желанию или зависите от каких-то обстоятельств?

– Да, все зависит от моего желания. Это – как видеть, когда открываешь глаза.

– Эта способность врожденная? Или развитая? – спросил я.

– Я думаю, – сказал он после секундного колебания, – ее можно назвать даром.

– Наверное, это очень полезная способность?

– Люди так думают. – Он печально улыбнулся. – Однако я вижу не общее будущее, а будущее каждого отдельного человека. Любое будущее содержит что-то животрепещущее и кровоточащее для него и для его близких.

Не всегда все было так легко и радужно. Бывают случаи, когда выздоровление пациента лишь приносило трагедию ему и другим. Выживший ребенок оставался неполноценным. Этот мужчина умрет позже. Эта женщина убьет ребенка, а затем себя… Но что я мог сделать.

Я не бог, не судья им. В подобных случаях я передавал их другим врачам без комментариев, и пусть рассудит кто-нибудь другой. Может быть, я не прав. Как-то влиять на общественные дела я не решался. Слово здесь, слово там… Я мог бы изменить ход истории. Но я не могу видеть далеко. И мир, который я создавал бы, мог познать мало радости и много горя. Я недостаточно мудр, чтобы исправлять мир. Или, может, я здесь тоже не прав?

Часто жизнь бывала непереносима, и почти все время я чувствовал ее гнетущую тяжесть. Это даже не жизнь, а просто выполнение необходимых для жизни функций. Ни друзей, ни жены, ни детей… Я был другим. Я знал слишком много и не мог никого любить. Если я становился слишком близок с кем-нибудь, я пытался уберечь этого человека от любого несчастья и чувствовал, как это отбирает все больше времени, а люди все больше превращаются в автоматы, послушные моей воле. И они тоже это чувствовали и начинали ненавидеть меня.

Много раз я думал о самоубийстве, но знал, что этого нет в моем будущем. Вопреки судьбе, я даже дошел до того, что приставил пистолет к виску, но так и не смог нажать курок. Даже здесь я не смог ничего сделать и понял, что мне не избежать своей роли. Роли зрителя.

В каждой жизни, неважно, насколько тихой, спокойной и устроенной, какая-то беда поджидает человека. А с ней часто муки, отчаяние, смерть. Я все это видел. Счастье бежит от людей, и его место заполняет печаль.

Почему я не мог застрелиться? Может быть, своей болью я немного облегчал боль мира. Я помогал пациентам и помогал миру. Я видел много болезней, и их причин, и средств от них. Но, не желая привлекать к себе внимание, я направлял к важным открытиям других людей – статьи, речи, лекции, предположения – всегда осторожно, чтобы меня нельзя было проследить. Нельзя показывать, сколько ты знаешь. Как ни странно, такому дару завидуют.

И все же я не сделал всего, что когда-то казалось возможным. Для кого-то все пути ведут к смерти. Для кого-то еще не создано средство лечения. И дело не во мне, просто технический уровень цивилизации еще низок для определенных открытий. Рак, другие болезни…

Я убежден, побороть можно любую болезнь, даже старость. Но не в ближайшем будущем.

Старый цыган – предсказатель, передавший мне свой дар, был решительнее меня. Он пытался изменить что-то в своей стране, и не мне судить, плох он был или хорош в этом. Он умер от ножа наемного убийцы.

Я часто думал, что случилось бы, если бы я не вошел в его шатер. Но из опыта догадываюсь, что это просто должно было случиться. И он заранее знал, что скоро умрет.

Две недели назад ко мне для обследования пришел мужчина. Он представился бизнесменом, но я видел, что он на самом деле главарь преступной организации, довольно большой и могущественной. Я обнаружил у него болезнь, исход которой мог бы быть смертельным. Я знал, как помочь ему излечиться, но это означало унижение и смерть многим-многим другим. Это – жестокий, свирепый человек.

И я отказал ему. Через шесть месяцев его казнят за убийство.

Сразу после этого у меня осталось всего несколько путей будущего. Все вели сюда. Остальные исчезли.

– Поэтому, – добавил он, – я и пришел к вам.