Тень доктора Кречмера - Наталья Миронова

— А ведь я мог бы тебе помочь, — напомнил Николай. — Я был бы счастлив тебе помочь! Если бы ты сказала мне тогда, в институте… Я ненавидел свою тогдашнюю работу, считал и считаю ее дешевкой, но платили мне более чем прилично. Тоже в конверте.

— И что? Ты платил бы мне алименты? — Веру передернуло от отвращения. — Нет уж, спасибо. Кстати… я только потом сообразила… Ведь ноутбук Владика на самом деле оплатил ты? Ну, стало быть, ты мне больше ничего не должен.

— Вера, прошу тебя. Не надо меня ненавидеть.

— У меня нет к тебе ненависти. В общем, что теперь об этом говорить? Мы сами справились. Антонина Ильинична помогала мне с ребенком, пока я училась и подрабатывала. И теперь она живет здесь со мной. Для меня она — член семьи, ближе родной матери. — Вспомнив о матери, Вера опять поморщилась. — А моему сыну она стала бабушкой.

Эти слова навели его на новую мысль.

— А как быть с моими родителями? — спросил Николай. — Ну, хорошо, меня ты считаешь никчемным негодяем, но мои мама и папа… Это же их внук! Они порядочные, интеллигентные люди! Они же ни в чем не виноваты!

— Мне очень жаль, но теперь уже поздно что-то менять. Я не могу представить сыну воскресшего вдруг отца. Что я ему скажу? «Вот твой папа»?

Николай задумался.

— Хорошо, представь меня как своего друга. Уж друзьями-то мы сумели стать за последнее время? Пригласи меня в дом, скажи ему, что я — тот самый дядя-режиссер… Он же был на моих спектаклях! — Николай пристально заглянул ей в глаза. — Чего ты боишься, Вера? Думаешь, я отберу у тебя сына? Не такое уж я чудовище, — криво усмехнулся он. — Да и шансов у меня никаких.

— Я не знаю… — нерешительно начала Вера. — Вдруг ты не сдержишься, что-нибудь ляпнешь…

— Не бойся, я буду вести себя как «дядя Коля». Кстати, как ты его назвала?

— Андреем.

— Хорошее имя. А в честь кого?

— А почему обязательно в честь кого-то? Ну, хорошо, если хочешь знать, в честь Андрея Болконского. Я была в него влюблена в школе. И ничего тут смешного нет! — прикрикнула на него Вера.

— Да я не смеюсь, — с невольной улыбкой принялся оправдываться Николай, — Между прочим, Болконского звали Андреем Николаевичем.

— Это ты к чему?

— Ни к чему, так просто. А отчество какое указала?

— Николаевич. В конце концов, это же правда.

Все это время, начиная с первой встречи после расставания в Сочи, Николай явственно ощущал, что Вера отделена от него как будто ледяным стеклом. Он не знал, как растопить этот лед, как продышать хотя бы окошечко, как согреть ее сердце. Ему казалось, что, если он прикоснется к Вере, если обнимет ее, лед растает. Вера, видимо, тоже это чувствовала и старалась держаться от него на расстоянии. Но на этот раз он твердо решил растопить лед и схватил ее за плечи.

— Вера, я тебя умоляю, прости меня. Ну… постарайся простить. Мне было не так тяжело, как тебе, разве я спорю? Но, поверь, я жил в аду и получил свое сполна. Ты тогда сказала, «это всегда будет стоять между нами»… Видишь, я запомнил. Но давай попытаемся преодолеть это вместе. Хотя бы ради сына.

Он обнял ее. Она воспротивилась, уперлась руками ему в грудь, но Николаю с легкостью удалось сломить ее слабое сопротивление. Он притянул ее к себе. Они долго сидели молча, он чувствовал в ней внутреннее отчуждение, но ему показалось, что оно потихоньку тает.

— Я очень тебя люблю, — прошептал Николай на вдохе, словно втягивая слова вместе с воздухом. — Все эти годы не было ни дня, ни минуты, чтобы я не думал о тебе. Проклинал свою вселенскую криминальную глупость… Просто не знаю, что на меня тогда нашло. Какой-то лунатизм… Безумие… Сколько боли я тебе причинил… Клянусь тебе, я бы пожертвовал чем угодно, отказался бы от «Онегина»… — Он запнулся.

— Что за глупости! — возмутилась Вера и вдруг, отстранившись, пристально вгляделась в его побледневшее лицо. — Что с тобой? Тебе плохо?

— Да уж чего хорошего!

И опять эта кривая усмешка, больше похожая на гримасу боли… Он вновь принялся растирать себе грудь с левой стороны.

— Сердце? — встревожилась Вера.

— Не знаю. Никогда такого раньше не было.

— В левую руку отдает? Или под лопатку?

— Не знаю. Да ладно, пройдет. Давай не будем отвлекаться. Я…

Вера вмиг позабыла все свои обиды и сомнения.

— Пойдем домой, — решительно скомандовала она. — У Антонины Ильиничны есть валидол.

— Погоди… Само пройдет. Я не хочу в первый раз подниматься к тебе в квартиру за валидолом. Сейчас просто посижу, подышу глубоко, и все пройдет.

Николай вытащил пачку «Давидофф», взял сигарету и жадно затянулся. Он действовал механически, по привычке, и не сразу заметил, как округлились глаза у Веры.

— Ты куришь?

— Да, пристрастился. Прости. Я брошу, — пообещал Николай и затушил сигарету о нижнюю планку скамейки с внутренней стороны. — Ты только прости меня, и я брошу.

Вера смутилась:

— Да нет, кури, если тебе нравится. У нас на работе многие курят… Шеф сигары курит… Ко мне соседка одна приходит… Я привыкла.

Но Николай твердо решил хоть чем-нибудь пожертвовать ради нее. Сигареты показались ему самой легкой, даже ничтожной жертвой.

— Нет, я больше не буду курить. Это не страшно. Я курил только потому… только потому…

Он умолк. Ему хотелось сказать «…только потому, что без тебя мне было плохо», но побоялся. Вдруг она скажет: «А с чего ты решил, что теперь тебе будет хорошо?» Ничего еще не известно.

— В общем, это неважно. Лишь бы ты… меня простила, — закончил он свою неуклюжую речь.

Теперь уже Вера обняла его, прижалась щекой к его щеке, несколько минут они молчали. Николай готов был сидеть так вечность, но в конце концов заставил себя оторваться от нее.

— Все нормально. Пойдем.

Они поднялись в квартиру.

— У нас собака, — предупредила Вера, и действительно, стоило им подойти к двери, как из-за нее раздался гулкий, как из бочки, басовитый лай.

Навстречу им в прихожую выскочил огромный черный пес и деловито обнюхал Николая.

— Шайтан, сидеть! — негромко прикрикнула Вера.

Пес сел, поглядывая на нее умильно и облизываясь.

— Не сейчас, — сказала она и скомандовала: — Место!

Пес скрылся в глубине квартиры, но тут же вернулся с пожилой женщиной и мальчиком.

Квартира радовала глаз уютной обстановкой, далекой от безликого евростандарта, но Николай поначалу воспринимал все как-то размыто. Сам он, если бы мог осмыслить свое состояние, назвал бы его спортивным термином «грогги»: так чувствует себя боксер, получивший удар в подбородок и с трудом стоящий на ногах. Он вежливо поздоровался с Антониной Ильиничной и, изо всех сил стараясь держаться как ни в чем не бывало, устремил взгляд на хорошенького, чистенького мальчика с такими же, как у него самого, черными вьющимися волосами и темными глазами.