Драккары Одина - Андрей Зайцев

Факелы освещали их путь, и показалось Олафу, что эта дорога к смерти. Собравшись с духом, он решил остаться равнодушным ко всему, что бы там ни было. В конце концов вышли в галерею, где сквозь маленькие оконца пробивался солнечный свет, и тогда он понял, что сейчас — день.

И вот один из княжеских дружинников что-то сказал остальным. Тогда двое встали с боков и подвели Олафа к решетчатому окну, через которое он увидел внизу маленький дворик, чем-то напоминавший загон для скота. По краям дво­рик прикрывал бревенчатый забор и был только один вход. Но самое удивительное — двери как таковой не было.

Юноша заметил, что поверху входа на толстых веревках держались гладко оструганные бревнышки, заостренные книзу. И Олаф сообразил, что эти плотно пригнанные бревнышки и есть дверь. В нужный момент веревки отпускали и острые колья падали вниз, наглухо закрывая загон. Одного только не мог понять юный викинг: зачем все это надо, и для чего он здесь? Судя по всему, убивать его пока не собирались, но хотели что-то показать. Что же?

Ждать пришлось недолго. Вскоре откуда-то из соседнего помещения замка в загон ввели человека. Олаф напрягся, за­таив дыхание. Человек был обнажен по пояс, и даже отсюда было видны его мускулистые руки и мощные плечи. Копна светлых волос падала на них. Это был несомненно викинг, но пока он стоял спиной к Олафу, и юноша не мог его узнать. Кто же он? Судя по росту, это не Рогнвальд. А светлые во­лосы были у большинства викингов, поэтому гадать можно было долго.

Внезапно послышался рев какого-то зверя. Медведь?

Викинг, стоявший в загоне, повернул голову, и Олаф узнал его. Это был Гуннар. Они, насколько помнил Олаф, оставались вдвоем в окружении княжеских воинов, и, выходит, их обоих пленили. Пока Олаф размышлял о том, что происходит, в за­гон выпустили огромного медведя. Невидимая рука ослабила веревку, и загон закрылся наглухо. Олаф похолодел. Теперь все стало ясным. Гуннара оставляли безоружным наедине с диким зверем, который своим весом превосходил человека раза в три, а то и больше.

— Гуннар! — закричал Олаф, уткнувшись лицом в решетку окна.

Викинг поднял голову, глазами отыскивая того, кто по­звал его по имени. Наконец их взгляды встретились. Гуннар еле заметно усмехнулся. Он выглядел очень спокойным, даже равнодушным. Меча, священного оружия викингов, не было в его руках, но он не казался обреченным. О чем он подумал тогда?

А между тем медведь, мотая головой, приближался к челове­ку. Ни Олаф, ни Гуннар не знали, что это был медведь-убийца, давно отведавший человеческой крови. Князь долгое время умышленно не кормил его, а потом бросал к нему какого-нибудь человека: вора или пленника, попавшего к Людовиту во время войны или по другим причинам. Медведь таким образом убил уже больше десятка людей. Приблизившись к Гуннару, медведь встал на задние лапы, угрожающе зарычав. Так он всегда делал перед нападением. Его маленькие глазки рассматривали новую жертву, которая вела себя иначе, чем другие.

Обычно люди бегали по загону, надеясь убежать от зверя. Но места тут было мало, а медведь, несмотря на кажущуюся медлительность, внезапно преображался, проявляя удивитель­ное проворство и ловкость. Но этот человек никуда не бежал и словно чего-то ждал.

Олаф, не отрываясь, смотрел на это жуткое противо­борство человека и зверя, в котором человек был заранее обречен, оказавшись без оружия и, стало быть, возможности напасть самому и нанести зверю серьезные раны. Взревев в очередной раз, медведь перешел к решительным действиям. Он бросился на Гуннара, а тот, увернувшись, быстро зашел сзади и прыгнул медведю на спину, с силой обхватив его за шею. Если бы это был человек, а не медведь, у него бы от объятий норманна хрустнули шейные позвонки. Но сейчас все обстояло иначе.

Медведь, почуяв сопротивление, пришел в ярость. А хит­рости и коварства этому лесному исполину было не занимать. Каких-нибудь пара мгновений, и он, упав на землю, сбросил с себя человека, успев разодрать когтистой лапой обнаженный торс. Гуннар, весь в крови, схватил руками морду зверя, пытаясь разорвать ему рот. Но силы были слишком неравны.

Медведь рвал его когтями, норовя ткнуться мордой и укусить. Истекавший кровью, обессилевший от борьбы Гуннар все же бился до конца. Он выбил своему косматому против­нику один глаз и серьезно повредил второй. Одуревший от боли, полуослепший зверь оторвал Гуннару руку и повалил на землю.

Олаф закрыл глаза. Во время схватки был слышен только звериный рев, а норманн бился молча, презирая боль и стоны. Когда Олаф вновь посмотрел вниз, все было кончено. Зверь оторвал его боевому товарищу голову и теперь терзал его тело, весь запятнанный в крови...

* * *

— Такое уже бывало в бренном мире, — задумчиво вещал Калеб, оставшись с князем наедине после вечерней трапезы. — Красная луна — предвестник серьезных событий. Это может быть все, что угодно. Мор, голод, бедствия, войны...

— Где же они произойдут? — сохраняя невозмутимость, Людовит прищурился, отпив из серебряного кубка, взятого когда-то на торговом корабле, направлявшемся в Бирку.

— Кто знает! — Калеб с некоторых пор чувствовал неуве­ренность, объяснить которую не мог.

— Этот норманн, как мне поступить с ним?

— Князь может поступить, как пожелает, но это ведь он разгадал ваш замысел.

— Разве? — усмехнулся Людовит.

— Он был одним из тех двоих, которые остались в башне на вторую ночь. Я видел его.

— Да, да, — кивнул князь, раздумывая. В тот вечер фляжку с вином норманнам передал его брат, и это была ошибка, потому что меняясь местами, братья не слишком запоминали лица, надеясь на то, что их хитрость не будет разгадана. Норманны обманули их, представив двух живых как мертвых. — Но он не выглядит человеком, которому от­крыты тайны жрецов?

— Внешность обманчива, — сказал Калеб. — Его время — впереди.

— И что ты посоветуешь?

— Отдать ему амулет и предложить служить тебе.

— Давать ему оружие опасно, — заметил князь.

— Согласен. Но не стоит торопиться. В любой момент его можно убить.

— Так и поступим.

Калеб поклонился и вышел.

* * *

— У тебя есть выбор, — сказал Людовит, сидя в кресле, возле которого лежала громадная черная собака. — Отправиться на встречу с медведем или... служить мне.

— А зачем я тебе, князь? — у Олафа немного кружилась голова от голода и плохих условий содержания.

— Вот твой амулет, — не ответил ему прямо князь, передав амулет Калебу. — Возьми его. Я держу слово.

Калеб подошел к Олафу и повесил амулет ему на шею. При этом он как-то по-особому глянул юноше в глаза, словно хотел угадать его мысли.

Ночью, мучаясь от болей и голода, Олаф припомнил слова Эгиля о том, что, когда луна окрасится кровью, кто-то сбросит личину. «Лик один, а их — двое...»

Может, речь шла об удивительном воскрешении князя из мертвых? Может, тогда, у банши, Гуннар отрубил голову кому-то другому? А может, их двое, похожих друг на друга?! Олаф слышал о том, что бывают братья-близнецы, отличить которых друг от друга способна только мать.