Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зина бережно жевала тонкий ломтик белого хлеба с розовой пластинкой рыбной мякоти, глядя на него всё ещё испуганными глазами.
– Обалдеть, как вкусно! – сказал Дим, доев бутерброд.
– Ага, – кивнула Катя.
И в поезде от Рубежина – Стоп-Сити в прошлом – до Иваньково всё было нормально.
Им, правда, дали две полки: детям до семи лет отдельная полка не положена. Но зато повезло с попутчиками – супружеской парой демобилизованных офицеров. В вагоне было тепло, одеяла не вытертые, тёплые. Пили чай, угощая друг друга бутербродами. Выпили и водки. За победу, за возвращение домой и за погибших, земля им пухом и вечная память. За окном плыла снежная равнина. Вид снега и закутанных, толстых от множества одежд людей беспокоил Тима. Он думал отложить покупку тёплой одежды до Загорья, но начал уже в Новозыбкове. Всем носки, всем варежки, Кате и Диму тёплые шапочки и шарфики, Зине хороший большой платок, Диму свитер, Кате и Зине кофточки, себе свитер – в одной рубашке под курткой было холодно, так что он даже на мгновение пожалел, что не обзавёлся обычной рабской, та намного теплее – себе вязаную шапочку, но уже ясно, что придётся покупать русскую меховую, да, правильно, ушанку, Зине и Кате рейтузы, Диму тоже. Зине даже снова стало страшно от уверенности, с которой Тим доставал, расплачиваясь, деньги. Но… но ведь нужное всё, холодно уже. Детей ли застудить, самим ли застудиться – всё плохо. А дальше будет ещё холоднее. И сама не удержалась, увидев на перроне развал горячей картошки, сала, пирожков, солений. И только выдохнула:
– Тима!..
А он сразу понял, пошёл и набрал всего. И какой же пир у них был в поезде. Зина чуть не заплакала, жуя горячую картошку с солёным огурцом. И на внимательный взгляд Тима виновато улыбнулась сквозь слёзы.
– Как дома.
Тим понимающе кивнул и сказал:
– Очень вкусно.
– С ума сойти, – веско поддержал его Дим.
Катя не могла высказать своё согласие вслух – рот у неё был набит – и только часто закивала, едва не поперхнувшись.
Зина не решалась даже в мыслях прикинуть, сколько Тим, нет, всё же они, сколько они потратили в Новозыбкове. Но довольные смеющиеся рожицы детей, улыбка Тима всё затмевали.
После обеда детей уложили спать на верхней полке. Тим очень ловко – Зина не ожидала – соорудил из второго одеяла бортик, чтобы малыши не свалились во сне, и они сели вдвоём на нижней. Она у окна, а Тим рядом. Их попутчики сошли на первой станции после Новозыбкова, новых к ним не подсадили, и они были вдвоём. Вокруг шумели, пели, плакали, ругались – где ж и погулять, как не в дороге.
– Тима, ты поешь ещё, – решилась нарушить молчание Зина.
Тим покачал головой.
– Я сыт. Спасибо.
– Ну… ну тогда чаю ещё?
Тим улыбнулся.
– Ничего не надо, – и медленно, словно пробуя слова на вкус: – посиди… со мной.
Зина вздохнула и подвинулась, коснулась своим плечом его плеча. И Тим осторожно обнял её за плечи. И Зина не отстранилась, а как-то порывисто прижалась к нему. Ну да, ведь они муж и жена, дети спят, в отсеке они вдвоём, да и… да и это вполне прилично. Эти – попутчики их, офицеры, так он свою жену тоже и обнимал, и в щёку целовал. А Зина помнила, что родители даже сфотографировались так – в обнимку. Она положила голову на плечо Тима, ощутив щекой под тканью рубашки твёрдые бугры мышц.
– Тима, за Ижорск едем, там, говорят, ещё холоднее.
– Да, я уже думал. Надо ещё тёплого купить. Пальто, валенки…
– Ага, – Зина ещё раз вздохнула. – Тима, ты бы свитер одел, а то тянет от окна, ещё продует тебя.
Тим снова покачал головой, касаясь подбородком её волос. Он не хотел шевелиться. Доставать и надевать новенький в красно-синих узорах свитер – это отпустить Зину. А ему так хорошо. И ей… ей тоже хорошо, он чувствует это. У них будет дом. Большой красивый дом. Да, он понимает, что ни особняка, ни коттеджа ему не потянуть, но… нет, будет не хуже. Будут спальня, столовая, гостиная, и комнаты детей, у них будет много детей… И просторная светлая кухня, и блестящая кафелем и никелем ванная…
– Ты о чём думаешь, Тима?
– О доме, – сразу ответил он. – У нас будет большой дом.
– Дом? – переспросила Зина.
– Да, – улыбнулся Тим. – Нет, квартира. Но это дом.
– Ага, ага, – согласилась Зина. – Ты говори, Тима, – она закрыла глаза и потёрлась щекой о его плечо. – Ты говори, я слушаю. Какая у нас будет квартира?
– Большая. Восемь комнат. Спальня, столовая, гостиная и детские комнаты.
– Ой, это ж куда столько? – смущённо рассмеялась Зина.
У Тима дрогнули губы.
– Ты… ты не хочешь?
– Чего? – не поняла сначала Зина и, тут же сообразив, покраснела. – Ой, ну конечно, хочу, Тимочка. Я это про комнаты. Пять детских – это куда же столько? Мы вот все в одной были. Весело было, я помню.
Тим вздохнул и… и чуть плотнее прижал к себе Зину.
– У каждого должна быть своя комната. Я… я хочу, чтоб… я видел, как живут… – он замялся, не желая говорить ни «белые», ни «хозяева».
– Ага, ага, – Зина снова потёрлась щекой о его плечо. – Я поняла, о ком ты, Тимочка. Они ж богатые.
– Мы будем жить не хуже, – твёрдо сказал Тим.
– А может, и лучше, – охотно подхватила Зина. – И… и детей чтоб много, да, Тимочка?
– Ага, – выдохнул он, касаясь губами её виска.
Мимо их отсека по проходу шли, пошатываясь, трое демобилизованных. Страшным усилием Тим заставил себя не отпрянуть от Зины, не убрать лежащую на её плече свою руку.
– Ты говори, говори, Тима, я слушаю. А зала будет?
– Зала? – удивлённо переспросил Тим.
– Ну, нарядная комната. Там гости когда или праздник большой.
– Это гостиная, – удивился Тим, – я уже говорил.
Он называл гостиную по-английски холлом, а Зина считала холлом прихожую. И они стали выяснять, что как называется. А за запотевшим серым, стремительно темнеющим окном летела назад снежная, неразличимая уже равнина.
Потом была уже обычная, ставшая привычной дорожная суета, пересадки, толкотня на вокзалах и в комитетах. И холод, всё усиливающийся холод. И траты. В Иванькове Тим купил себе шапку-ушанку, а Зина выглядела на рынке