Серебряная куница с крыльями филина - Ан Ци

Мой, ну, словом, барон, как видно, любил ее всю жизнь, эту Киру. Им не пришлось вместе жить. Но он хранил о ней память. Он не пытался развестись и никогда больше не женился. И я захотел увидеть город, где они познакомились. Мне трудно самому себе объяснить, почему. У меня нет никаких иллюзий, мою мать он не любил совершенно. У этих двух женщин не было ничего общего. Но меня потянуло в Москву, в Россию, где я никогда не был и куда до сих пор вовсе не стремился.

Я побывал и там. Молодые экскурсоводы со знанием языка, нагловато вежливые и безразличные показали мне дурацкие небоскребы, дорогие рестораны и ночные клубы. Что ж, я смотрел… А потом вот что получилось. У меня было поручение. Меня попросили передать посылку и письмо одной старой актрисе ее лондонские родственники. Мы встретились. И она на своем ученическом французском предложила своих проводников. Супружескую чету, архитекторов, которые показали мне совсем другой город. И с ними мы нашли Дворянское собрание, Румянцевский дом, Старую пожарную каланчу у Охотного ряда, дом на Тверской улице. Там они гуляли, встречались и вспоминали об этих местах.

Я вернулся домой и стал подумывать, что мне следует, верно, рассказать своим об этих призраках прошлого. Мне пришло в голову также, что моих детей отделяет от семьи де Коссе всего одно поколение! Джоанна гораздо моложе меня. Поэтому и наши дети такие молодые. Молодость – время самопознания. Знаете, я в детстве по понятным причинам спортом не занимался. Но позже, в колледже взрослым детиной, переростком очень быстро все наверстал. И оказалось, что я в любых соревнованиях по стрельбе всегда побеждаю. Что я на удивление, до странности быстро стал прекрасным наездником. Мой тренер говорил, что я прирожденный чемпион! До странности! А вот дальние родственники в Кольмаре, те вовсе не удивлялись! Ведь барон был великолепным стрелком, и ему не было равных в седле. Потом я сделался заядлым охотником, и тоже совсем как он. А когда оказалось, что у меня с возрастом развилась особая чувствительность к солнечному цвету, почему я и ношу затемненные стекла. О, они мне рассказали, что это наследственная проблема Рогенау! Начинается после сорока, а если повезет, то позже. Кажется, чепуха. Но мы наследуем, сами того не ведая, черты своих предков. И начинаешь лучше себя понимать. Это, право, захватывающее занятие. Не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь. Во всяком случае, я решил, дети имеют право узнать, и я скажу.

Вы спрашиваете себя, без сомнения, как я догадался, кто Вы такие, с чего это началось? В детстве я выжил на городских окраинах среди бездомных, воров, контрабандистов, сутенеров и бандитов. По трущобам, где я ночевал в пустых баках, слонялись молодежные банды. Они как ободранные голодные псы бросались на все, что трепыхалось. И при первой возможности вцеплялись в глотку друг другу.

Слушайте, я ношу дымчатые очки. Зато у меня на затылке, на спине, на заднице не дремлют тысячи глаз! Я вижу в темноте и чую как гончий пес. Мой слух, обоняние, осязание – все, что хотите, обострено на всю жизнь, до упора, иначе я бы не выжил! Не шесть, не семь, а черт знает сколько чувств у меня всегда настороже. Индикатор опасности высшей категории – вот что я такое, ходячий индикатор! Другое дело, что я обычно держу себя в руках!

Поэтому я тут же почуял, что за мной ходят. За мной следят! И пусть сначала это было только смутное ощущение. Но я-то, я доверяю своим ощущениям безраздельно! Я уворачиваюсь от мексиканского летящего ножа, я ухожу от хвоста и растворяюсь в пять минут в любом городе, я в любом помещении сажусь так чтобы спина была защищена, я.

Жена Фреда, давно проявлявшая признаки волнения, судорожно вздохнула, губы ее задрожали, глаза наполнились слезами.

– Ох, Джоанна, прости дорогая, ну не расстраивайся, я не буду! – быстро сказал тогда он.

Вот что. Я буду краток. Я быстро установил, что я прав. И тут же предпринял контрмеры. Когда же в моем весьма консервативном ближнем кругу вдруг появился шахматист с хорошим английским из той самой Москвы, а в мое отсутствие ко мне домой под удобным предлогом зашла юная акробатка без языка, то, конечно, уже мои детективы аккуратно проследили за ними и выяснили, что это за люди. За мной смотрели, меня слушали? Так я, вернее, для меня то же самое делали они. Мы тоже собрали все сведения, какие сумели. И я считаю, пока счет в мою пользу!

Итак, мы поняли, что дело связано с моим французским родством. Вы собираете информацию обо мне. Но почему? Наверно, какая-то ошибка? Если вы меня в чем-то подозреваете, то в чем? Я терялся в догадках. Но вас ведь слушали. И в итоге, мы пришли к выводу, что вы сами, джентльмены, приличные люди. Чем дальше, тем больше я убеждался, что лучше объясниться начистоту. И вот вы здесь!

А теперь, расскажите мне, пожалуйста, то, чего я не знаю. Что за человек была Кира? Как сложились их отношения с мужем?

И о моей сестре. Я отдаю себе отчет, как мало знаю даже о бароне. Он для меня, знаете, портрет в альбоме. Я собрал фотографии из Кольмара и сделал большой альбом. Я его никогда не видел, ни слова с ним не сказал. Но я о нем хоть мог расспросить кого-то, почитать воспоминания его фронтовых друзей, его собственные записки. Они есть в городском архиве. А о сестре? Я впервые в жизни о ней сейчас услышал. Где она родилась? Сколько ей лет? Кто она такая? И, главное, что же с ней стряслось?

Потребовалось немало времени, прежде чем Петр и Деннис ответили на эти вопросы. Вспомнили, наконец, о Луше, мало что понимающей в происходящем. Синица попросил паузу и перевел ей по мере возможности все, что смог. Настала очередь детей Узбана, наперебой спрашивающих отца, а по мере потепления атмосферы, и гостей о необыкновенных семейных новостях. Племянница Джоанны Эвелин с сияющими глазами и пылающими щеками взволнованно попросила разрешения у дяди записать его необыкновенную историю. Она же журналистка! А Деннис тихонько пояснил Петру, что она сотрудник Би Би Си.

Фредерик сам то спрашивал, то принимался тоже рассказывать. Он основательно разузнал о де Коссе и охотно делился этим с Петром. Так Синица впервые услышал от него о записках барона в архиве. Поэтому, когда волнение немного улеглось, а поток