Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

бы мне было три-четыре года, я, как японские дети, овладел бы и языком, и грамотой. Но вряд ли я смог бы запомнить неимоверные количества разнообразнейших японских имён и фамилий. Наверное, и Акико оказалась бы не из числа лучших методистов в преподавании языка, а к помощи других прибегнуть ни у неё, ни у меня не было возможности. Я даже не поинтересовался у неё в то время, что означает её фамилия — Одо. Может быть, её фамилия имеет сотню или тысячу значимых смыслов. Кроме того, я использовал имевшееся у меня тогда время и для других важных для меня занятий. И я попросту не в состоянии объять необъятное, как и любой.

Акико увидела мои проблемы в овладении иероглифическими типами письма несколько в другом, или со своей, что ли, колокольни. Как она ни билась, я не мог вспомнить, рисовал ли я до катастрофы с моим сознанием, и в чём состояли личностные особенности моих рисунков. На Хоккайдо я не рисовал до приезда к нам Чу Де Гына. В общем, она каким-то чрезвычайно сложным образом увязывала особенности строения полушарий моего мозга с характером связей между его отделами и ещё с чем-то, чем-то и чем-то, что влияло на моё восприятие графики и воспроизведение графического изображения моей правой рукой. В том числе, и иероглифы.

Добавлю, что и с руководящим участием корейского художника мои успехи в рисовании остались более чем скромными. Мой почерк Акико признала отвратительным.

Чтобы покончить с языковой темой, добавлю, что языкознанием не заинтересовался, а вот в отношении теории литературы, естественно — русской, сам себе дал зарок, что разберусь, дойду со временем до необходимой глубины. Ибо язык развился не только сам по себе, то есть из насущной необходимости кого-либо или что-либо именовать, чтобы изустно или письменно передать своё личное соображение другому или другим индивидам, но также из специальных требований литературы, едва она возникла и начала развитие по собственным специфическим законам. Литература, и только она, и позволила накапливать, систематизировать и сохранять языковое богатство, поскольку обиходные потребности непрерывно меняются — с одной стороны, а с другой стороны, языковые средства — бытовые, обиходные, словообороты — не настолько уж разнообразны и не слишком ранжированы по степеням совершенства.

Каюсь, но я подошёл к любого рода литературе тогда вовсе не как романтик, вспомнить мнение Акико о моём ощущении бытия, а вполне прагматически, даже утилитарно. Для меня в японский мой период естественнонаучная литература стала могучим инструментом познания мира. Стала мощнейшим средством формирования части моего собственного сознания. Но заметных характерных эмоций во мне тогда всё ещё не было или почти не было, поскольку не возникло пока нового жизненного опыта и моей живой памяти о том, как откликаются на подобное событие его очевидцы, попросту — не выучился обезьянничать.

Но тогда, на Хоккайдо, именно в период моего первоначального знакомства с Ведами Акико стала приобщать меня и к фортепианной музыке горячо ею любимого Рахманинова.

Русского композитора Рахманинова я полюбил тоже и — по собственному самоощущению — необыкновенно глубоко. Но мне потребовалось приложить массу усилий, чтобы в моём сознании отложились раздельно Веды и музыка Сергея Васильевича Рахманинова, чтобы они во мне не сопрягались и не переплетались. Потому что в Ведах содержалось что-то такое, что я ощущал и воспринимал пока только интуитивно, но оно меня настораживало, и это чувство отдалённого опасения я избегал наслаивать на чувства, порожденные гениальной музыкой.

Сказать точнее, Рахманинов пробуждает во мне даже не столько чувства, сколько снова-таки ощущение уникального, резонирующего совпадения пения или рокота струн рояля в редкостных сочетаниях, композитором подобранных, и глубинных вибраций моего «Я», настолько тонких, настолько извнутренних, что кажется, что их и в себе-то я улавливаю совсем уж из глубины, недосягаемой без мощного содействия Рахманинова.

Самый знаменитый гимн Вед, конечно же, «Ригведа».

«Ригведу» ежедневно произносят все брахманы, люди, относящиеся к высшей касте. Предвечный бог Праджпати, имя звучит похоже на «прежде всех батя», бог всех богов, их и человека прародитель, с их помощью сотворил первочеловека, названного Пуруша. Первуша? Разные группы мифов по-разному рассказывают и о Праджпати и о взаимоотношениях его с сотворёнными им меньшими богами. Но какой-то бунт высоких божьих творений против Создателя всё же был, и, по одним мифам, Творец принёс им в жертву себя, чтобы спасти их от голода, а они его потом, воспрянув, воскресили, и он стал и отцом, и собственным сыном одновременно, а по другим мифам, боги потребовали себе в жертву первочеловека Пурушу, и Творец вынужден был им уступить.

Безвинного Пурушу четвертовали, и каждая часть его тела потом породила основные людские сословия: брахманов, то есть священников и избираемых из высшей среды правителей, кшатриев — воинов, а ещё ремесленников и крестьян. Из разных частей тела Пуруши образовались также земля и небо, небесные тела и само пространство, а также стихии — огонь, ветер, дождь, воздух.

Насытившись, боги уделили часть своих жизненных сил и энергий на сотворение нового человека. Таким образом, новый человек стал носить в себе не только черты прародителя, но и всех меньших богов, а кроме того, по генетическому составу стал родствен и стихиям, и пространству и небесным телам. А пурушей сегодня индуисты называют обычную человеческую душу. И считают истинным рождением человека не физическое, то самое, когда он является на свет, а момент, наступающий лишь после ритуального жертвоприношения. Вот как изменилось представление о сотворении человека с течением времени.

Для себя я отметил, что тело первочеловека Пуруши никак не могло быть физическим, как у нас. Он вероятно, мог относиться к ангельскому пра-пра-пра-человечеству. По своему строению, по тонкому составу тело его, наверное, было близко к нашей сегодняшней душе и, по этому свойству, способно было создавать ауру. Или должно было этому научиться.

Вероятно, другими по составу, более тонкоматериальными, чем наши, были и тела наших прародителей, Адама и Евы. Из духовного ребра Адамова сотворил Еву Создатель, а не из костяного. Теперь всё вяжется. Адам не стал инвалидом. Духовное ребро восстановилось, можно сказать, редуплицировалось. Ведь на снимках ауры присутствуют эфирные очертания даже ампутированных конечностей. Эти энергоинформационные образования сохраняются после ампутаций и способны порождать так называемые фантомные боли и в физическом теле прооперированного человека.

Тонкоэфирной во времена Адама и Евы, вероятно, была и наша Земля. Перволюди по составу своих тонкоматериальных тел сродни были и в точности соответствовали телу тогдашней духоподобной Земли.

Помимо того, что «Ригведа» явственно обозначила человека как часть Вселенной — её микрокосм, — в этом гимне