Сказания Меекханского пограничья: Север – Юг - Роберт М. Вегнер

— Я не изнеженная девица! Я из рода кер-Ноэль.

— Знаю. Это хороший род.

* * *

Старая женщина в черных одеждах сидит на каменном полу и монотонными движениями вращает жернов. Делает это год напролет, все дневные часы. Ее мужчина погиб несколькими годами ранее, ее дети отданы на воспитание родным мужа. Вращая большой каменный круг, женщина поет на странном, незнакомом языке.

Маленьким мальчиком он часто приходил сюда подсматривать за ней. Ребятишки говорили на нее огалева — суровая баба, смеялись и мешали ей. От тетки он узнал только, что эта женщина была женой ее брата. Была принята в род его кровью и семенем, дети их были уже иссарам. Она — нет. Не станет иссарам никто, кто не рожден в горах. А Первый Закон имеет лишь единственное исключение.

Когда молодой воин привел ее в родовую афраагру, он много дней приносил просительные жертвы. Все это время его избранница пребывала в изоляции, а женщины, которые занимались ею, готовили ее к жизни меж иссарам. Потом, когда старейшины решили, что намерения их серьезны, их отвели в специальную пещеру, где она впервые увидела его лицо. Три дня и три ночи мог сюда приходить любой, чтобы могла она узнать и их лица тоже. Женщины приносили детей, мужчины приводили подростков. Тетка утверждала, что едва ли не все селение проведало ту женщину.

На четвертый день ей дали выпить отвар, после которого она погрузилась в сон. Пока она спала, Ведающая втерла ей в глаза одну мазь. Когда женщина снова открыла их, зрачки ее были закрыты бельмом.

Единственное исключение в Законе Харуды, жестокое, неколебимое, безжалостное.

Женщина с равнин обитала в их родовом доме шесть лет. За это время родила двух сыновей и двух дочерей. Один ребенок умер. Через шесть лет ее муж погиб в стычке с соседним племенем.

Никто не захотел взять себе в жены слепую женщину. Но кровью и семенем она принадлежала роду, могла называться ог’иссарам. Потому посадили ее у зерен.

Ему было семь лет, когда он увидел ее впервые.

Восемь, когда узнал, кто она такая. Десять, когда он подрался с двумя своими двоюродными старшими братьями из-за того, что те бросали в нее камни. Одиннадцать, когда она начала его учить языку равнин.

Четырнадцать, когда она умерла.

Слепая женщина при мельничном круге.

Его мать.

* * *

И как он должен рассказать это девушке, что была плоть от плоти зеленых лугов, дождя, ручьев и степного ветра? Какими словами передать историю женщины с равнин, которая из любви к закутанному воину решила провести остаток жизни во мраке? И которая тринадцать лет непрестанно вращала мельничный жернов? Ее уложили во гроб в той позиции, как она и умерла: склоненной, с подогнутыми ногами. Никто не сумел распрямить ее конечности.

Он услыхал щелчок засовов, и в комнату ворвался свет луны.

— Кто-то может тебя увидеть.

— По ту сторону нет окон. Да и дуб заслоняет почти все.

Она обернулась к нему. Парапет находился достаточно низко, и внешнему наблюдателю теперь открылся бы чрезвычайно занятный вид.

— Скажи мне, разве никогда не случалось, чтобы некий иссар, ну-у-у… не вернулся, нарушил закон и сбежал от своей судьбы, предназначения? Ведь вам всем, — добавила она быстро, чувствуя, что он собирается ее прервать, — всем писана смерть. С детства вас учат сражаться и убивать, презирать страх, боль и гибель. И умирать — там, в горах и в пустыне, в про́клятой богами и людьми стране, или здесь, в империи, продавая за горсть медяков свои мечи чужакам.

— Я — иссарам, а те горы на старом, очень старом языке именуются ок’Иссаа’аракмаэм. Ты знаешь, что это значит?

— Нет.

— Последнее Место Ожидания. Это место было дано нам богами как кара за грехи, но еще и как обещание, что однажды мы получим искупление.

— Кара? Обещание? Что такого вы сделали, что целый народ должен отбывать такое искупление?

— Мы предали. Дважды. В большой старой войне, которую боги вели некогда в мире, мы встали на дурную сторону. А потом часть племен восстала против предыдущих владык. Только эти бунтовщики и уцелели. Но этого оказалось мало, чтобы искупить все грехи.

— Ты говоришь о Войне Богов? О Шейрене, Эйфре и Каоррин? Это сказки и легенды для детей. Даже жрецы…

— Какие жрецы? — оборвал он ее жестко. — Ваши? Меекханские? Вы прибыли в эту землю откуда-то с востока неполных полторы тысячи лет назад. Банда кочевников, которые едва умели обрабатывать железо. Вы вырезали или покорили местные племена и в конце концов создали свою империю. Мой род насчитывает более двухсот поколений, а начала его уходят ко временам перед Великой Войной. Три с половиной тысячелетия традиции. У нас есть история, а для вас она — лишь легенды: легенды, от которых вы утратили бы разум. Потому не говори мне о сказках, девушка, потому что ты называешь так мою жизнь и жизнь всех моих предков.

Она молчала, удивленная этой вспышкой. Все еще не понимала так много вещей.

Внезапно на губах ее затанцевала улыбка.

— Ты снова это сделал.

— Что?

— Направил разговор на другую тему, не ответив на вопрос. Каковы те неизменные, жестокие условия? Что нужно сделать, чтобы жить среди вас, не нарушая ваших законов?

Она подошла на шаг.

— От чего ты желаешь меня спасти? — шепнула она.

Он взглянул ей прямо в лицо, на черную повязку, которая заслоняла глаза. Потом рассказал о законе, о старой женщине и о зернах.

Она и вправду не была изнеженной девицей, была тверда и упорна. Но, прежде чем он закончил, ее начало трясти. Капельки пота выступили на ее верхней губе, она слизнула их, быстро, словно боясь, что те стекут по лицу, отметив пол следами страха.

— Это… это жестоко, — простонала она. — Ты хотя бы знаешь, как ее звали?

— Энтоэль-леа-Акос.

— Ну хоть это.

— Да, хоть это. Теперь ты знаешь.

— Знаю.

Он должен был это предвидеть, должен был оказаться быстрее, вскочить, схватить ее за руки, удержать.

Она поймала его врасплох. Он не успел.

Подняла руки к лицу, одним движением сорвала повязку. Он замер в полушаге от нее. Было слишком поздно для всего.

— Я пойду с тобой в горы, Йатех. Хочу жить с тобой, жить и родить тебе детей.

Она говорила тихим, спокойным голосом, глядя ему прямо в глаза.

— Но ты ведь знаешь, какова цена.

— Знаю. Но это будет когда-то, не теперь, не завтра. Когда-то.

Она поднялась на носочки, схватила его за