Судный день - Адриан Д'Аже

Рейхсфюрер Гиммлер очень доволен тем, как проходит празднование дня рождения фюрера. Казнены сорок девять еврейских мерзавцев — по одному за каждый год славной жизни фюрера.

Гиммлер лично поздравил меня с тем, что концлагерь Маутхаузен работает так хорошо, и твердо пообещал, что в ближайшее время будет рассмотрен вопрос о присвоении мне звания штандартенфюрера!

Приготовления к «высокогорным» медицинским экспериментам господина доктора Ричтоффа идут успешно.

Гиммлер дал согласие на уничтожение этого отродья, Вайцманов. Сам Вайцман сдох на нашей лестнице. А его сучка и пара ублюдков станут первыми «пациентами» доктора Ричтоффа.

Если на пятки фон Хайссену наседал Моссад, каким образом они могли это пропустить? С точки зрения О’Коннора, случившееся могло иметь только одно разумное объяснение. Моссад оказался настолько близко, что они сразу же бросились по следам беглеца. Оставив у себя дневник с изобличающими записями о казнях, он спустился обратно в спальню Дженнингса, где принялся осматривать тумбочку рядом с кроватью. В выдвижном ящике он обнаружил последний дневник фон Хайссена и за его обложкой нашел оригинальную карту майя на бумаге хуун с углами обратной засечки трех вулканов — ту самую, которая была конфискована у Ариэля Вайцмана более семидесяти лет назад.

* * *

Алета вся промокла от пота и дрожала на своих подушках. Шаман понял, что пора вернуть ее в реальность.

— А теперь, Алета, ты возвращаешься к нам комнату, — тихо, нараспев произнес он. — Ты движешься обратно, проходя сквозь те же двери, через которые ты попала туда… идешь обратно по каменному проходу… закрываешь за собой дверь. Ты успокаиваешься… становишься еще спокойнее. — Алета перестала дрожать, и дыхание ее почти сразу же начало выравниваться.

— Раз… два… три, — мягким голосом сказал Хосе.

— Я что, спала? — спросила Алета.

Хосе улыбнулся и покачал головой.

— Это вполне обычная реакция, но нет, ты не спала. Просто это была одна из твоих прошлых жизней, причем одна из самых значительных, и есть несколько причин тому, что ты снова пришла на землю именно сейчас.

Арана выдержал паузу, давая Алете возможность вновь адаптироваться к окружающей обстановке. Над озером дул прохладный бриз, и ночное небо было ясным. Вдали от зарева городских огней звезды казались более яркими и многочисленными — совсем такими, какими их видели майя много столетий назад.

— Там было что-нибудь интересное? — продолжал Арана.

— Лазерные лучи… Три статуэтки были расположены на вершинах Пирамиды I, Пирамиды IV и Пирамиды V… Но я не увидела, куда попал последний отклонившийся луч.

— Теперь, когда ты знаешь, какие именно пирамиды были задействованы в этой системе, будет достаточно найти третью статуэтку; и, если вы сможете расположить все три фигурки в нужных местах до наступления зимнего солнцестояния, у вас по-прежнему будет шанс найти Кодекс майя.

— Учитывая, что осталось всего три дня, все это кажется крайне маловероятным, — заметила Алета.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как будто поднимала большие тяжести.

Старик майя улыбнулся.

— Это значит, что очищение прошло успешно.

— Мне еще непонятно, что означала эта золотая раковина моллюска с отверстием в форме замочной скважины посередине, — задумчиво сказала Алета.

— Значение этого, как и значение равновесия, станет понятно тебе очень скоро, — загадочно произнес Хосе.

* * *

Подталкивая юношу к дому, монсеньор Дженнингс быстро огляделся по сторонам.

— Присаживайся, Эдуардо. Располагайся поудобнее, — сказал Дженнингс, показывая на диван напротив лестницы.

Сам он направился в кухонную зону и налил себе дорогого виски «Шивас Регаль», а парню — двойную порцию «Джонни Уокер Ред Лейбл» с кока-колой. Дженнингс принес Эдуардо стакан с коктейлем и сел рядом на диван; в памяти всплыли прекрасные слова Оскара Уайльда: «Великая привязанность старшего человека к более молодому… столь же чистая, сколь и утонченная… и настолько же неправильно истолковываемая, что ее можно было бы назвать „Любовь, не смеющая произнести своего имени“. Красивая, тонкая и благородная форма привязанности, в которой нет ничего неестественного. Это интеллектуальная связь, и она часто возникает между более взрослым человеком, обладающим опытом, и более молодым, перед которым открыты все радости, надежды и чарующие силы жизни. Мир не понимает, что именно так все и должно быть. Мир насмехается над этим, а иногда может и пригвоздить к позорному столбу». Дженнингс знал эту цитату наизусть. С восхищением разглядывая стройное смуглое тело Эдуардо, он положил руку на бедро юноши.

— Cien quetzales,[122]— бесцветным голосом произнес Эдуардо.

— Mas tarde. Потом, — сказал Дженнингс, взяв руку Эдуардо и положив ее на свой возбужденный член.

Эдуардо отдернул руку.

— Cien quetzales… о no contrato.[123]— Ему, похоже, было всего четырнадцать, но улица уже успела научить его жизненной мудрости.

— Cuanto para toda la noche? А сколько за всю ночь? — хриплым голосом спросил Дженнингс, нащупывая свой бумажник.

— Quinientos quetzales.[124]— Этих денег хватит, чтобы кормить братьев и сестер Эдуардо в течение двух недель.

— Cien quetzales. Остальное потом, — сказал Дженнингс, протягивая ему мятую купюру вишневого цвета.

По его пухлым щекам стекали ручейки пота, и он придвинулся по дивану поближе. Тяжело дыша, Дженнингс расстегнул змейку своих брюк, после чего стал рукой ласкать пах юноши, а когда тот возбудился, пригнул голову Эдуардо к своему разбухшему члену.

О’Коннор тихонько снимал все это из спальни на втором этаже. Он не был уверен, что, даже получив эти фотографии, католическая церковь станет что-то предпринимать, но он пообещал себе, что этот жирный священник все равно — так или иначе — сгниет в тюрьме. А сейчас на это уже не было времени. Уверенный, что Дженнингс сейчас полностью поглощен своим занятием, О’Коннор незаметно прокрался вниз по лестнице.

— Соси, малыш… соси, — прохрипел Дженнингс. — О, да. Это так здорово.

О’Коннор сдержал свои чувства и бесшумно выскользнул на улицу. Он направился назад в сторону пристани, где его ждал Фидель; с собой он прихватил два дневника фон Хайссена и карту майя.

— В Санта-Крус. La tienda de buceo, рог favor, Fidel.[125]