Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

– Как сказано здорово: «запечатлел усобицу», – обратил Михаил внимание Любы на посвящение, – пропадает в Коктебеле великий поэт.

– Почему пропадает? Круглый год на воздухе, у моря. К нему приезжают друзья. Он не скучает. Устраивает капустники, регулярные конкурсы на лучшее стихотворение, чтения, живет как ему хочется, – сказала Люба.

– Не как хочется, а как позволяют условия, – уточнил Михаил, словно предрекая грядущую беду Волошина: через несколько лет его фамилию местные колхозные власти внесут в список подлежащих раскулачиванию коктебельцев как владельца двадцати шести комнат. И назначат день высылки в Сибирь.

Беду отведут друзья из Москвы, возможно, сам Горький, однажды заехавший к Волошину в гости и «льстиво им принятый». А затем его жена, Мария Степановна, в прошлом фельдшерица, ухаживавшая за больной матерью Макса и оставшаяся жить у него после ее смерти, будет до боли в сердце переживать репрессивную высылку из поселка сначала болгар, а потом и татар – жуткое измывательство над людьми, с которыми она сроднилась как с добрыми и трудолюбивыми соседями.

С Любой Мария Степановна разговаривала мало, и только по хозяйственным делам. Она завидовала женщинам, живущим с мужьями не только как с друзьями.

Иногда Люба чувствовала, что обитатели Дома поэта, за редким исключением, относятся к ней в лучшем случае безразлично. Вероятно потому, что считали ее писательской женой – нахлебницей, а зря, она помогала Мише в работе, без ее рассказов об эмиграции он вряд ли бы создал «Бег». В женском обществе волошинцев выделялась художница Наталья Алексеевна Габричевская: броская внешность, кожа гладкая, цвет лица прекрасный, глаза большие, брови выписанные. Умная, общительная женщина. На голове яркая повязка. Любила напевать под гитару пикантные песенки. Из комнаты Габричевских часто раздавался смех многочисленных гостей. К Любе относилась с легким презрением – видимо, потому, что была знакома с первой женой Булгакова или что-то важное знала о ней. Люба не раз осторожно и издалека заводила разговор на эту тему, но Миша избегал его, прекращая в самом начале. Он любил гулять с женой, но беспрепятственно отпускал ее в походы с Волошиным. Оставался в комнате, если давил зной, или шел к морю, гулял по поселку. Считал, что Коктебель из крымских курортов «самый простенький», то есть в нем сравнительно мало нэпманов, хотя они все-таки были. На стене оставшегося от довоенного времени поэтического кафе «Бубны», к счастью закрытого и наполовину превращенного в развалины, красовалась знаменитая надпись: «Нормальный дачник – друг природы. Стыдитесь, голые уроды!»

Нормальный дачник был изображен в твердой соломенной шляпе, при галстуке, пиджаке и брюках с отворотами.

В радости по поводу разрушенного частного кафе сказывалась нелюбовь Булгакова к нэпманам, разбогатевшим неучам и примитивным, но ловким людям. Не таким был бывший владелец кафе «Бубны» грек Синопли. Обаятельный, располагающий к себе человек, он открыл недорогое и, главное, по-настоящему поэтическое кафе, очаг культуры, где по вечерам сдвигались столы, за которыми обитатели Дома поэта беседовали и пили чудесный кофе по-турецки или под виноград медленно тянули из бокалов легкое крымское вино. После беседы и вина читали свои стихи. Здесь звучал наивный голос молодой Марины Цветаевой, влюбленной в бывшего царского офицера Эфрона. Стены кафе расписал блестящий художник Лентулов, талантливый и ироничный мастер. Помогал ему художник Беликов. Подписи к рисункам придумывали посетители кафе: «Стой! Здесь Алексей Толстой!»

Булгаков не знал историю кафе, а она по крайней мере забавна. В 1919 году в бухте бросил якорь французский эсминец – корабль союзнических войск, воевавших с Германией. Несколько красногвардейцев стали палить по нему из ружей. Тогда на эсминце развернули в сторону берега пушку и пальнули из нее по стрелявшим. В красногвардейцев не попали, но наполовину снесли кафе «Бубны», восстановить которое Синопли был не в состоянии. В оставшемся целым закутке он организовал питейное заведение. Хозяина обложили большим налогом, объявили нэпманом, ему грозил арест, и он вместе с семьей исчез из Коктебеля. Сейчас местный бизнесмен и историк Борис Яремко построил кафе «Бубны» на новом месте, развесил на его стенах уникальные фотоснимки старого Коктебеля, активно занялся просветительной работой по истории курорта.

Вот в наши дни, когда на набережной Коктебеля не стало видно моря из-за сплошного ряда кафе и ресторанов, когда взметнулись вверх громады гостиниц «новых русских» и «украинцев», спускающих пищевые отходы в море, когда горы мусора возникли на пляжах и Борис Яремко за свой счет каждую весну убирает их, чтобы пляжи хотя бы весной были чистыми, – сейчас для острого пера Булгакова негативных материалов о Коктебеле хватило бы на целую повесть, к примеру на «Дьяволиаду-2».

А в 1925 году на террасе Дома поэта Волошина познакомились Михаил Александрович Булгаков и Александр Степанович Грин (Гриневский). По воспоминаниям Любови Евгеньевны Белозерской, как-то в Коктебеле, предварительно согласовав день встречи, появился «бронзово-загорелый, сильный, немолодой уже человек в белом кителе, в белой фуражке, похожий на капитана большого речного парохода. Глаза у него были веселые, темные, похожие на глаза Маяковского, да и тяжелыми чертами лица напоминал он поэта. С ним пришла очень привлекательная, вальяжная, русая женщина в светлом кружевном шарфе. Разговор, насколько я помню, не очень-то клеился».

Возможно, это ей казалось, так как Булгакову и Грину, писателям редкого таланта и нелегкой судьбы, не надо было объяснять друг другу, что происходит в стране с ними – правдивыми художниками. И Грин и Булгаков выглядели хмурыми, неулыбчивыми. «Я с любопытством разглядывала загорелого “капитана”, – продолжала воспоминания Белозерская, – разглядывала и думала: вот истинно нет пророка в своем отечестве. Передо мной писатель-колдун, творчество которого напоено ароматом далеких фантастических стран. Явление вообще в нашей “оседлой” литературе заманчивое и редкое, а истинного признания и удачи ему в те годы не было. Мы пошли проводить эту пару. Они уходили рано, так как шли до Феодосии пешком. На прощание Александр Степанович пригласил нас к себе в гости.

– Мы вас вкусными пирогами угостим!

И вальяжная (жена Грина – Нина Николаевна) подтвердила:

– Обязательно угостим!

Но так мы и уехали, не повидав вторично Грина (о чем я жалею до сих пор)».

Сетование Любови Евгеньевны основательно. Грина не печатали, поскольку его произведения не отражали «победную поступь Страны Советов». Они с женой были вынуждены переехать из Феодосии в Старый Крым, в хибарку с земляным полом. В основном питались репой. Погибая от голода и рака желудка, Александр Степанович отправил в Москву, в Союз писателей, телеграмму: «Умер писатель Грин. Вышлите деньги на похороны». Через две недели после этого он умер, но деньги не прислали и потом. Сейчас для туристов на месте хибарки выстроен солидный особняк. Могила писателя покрыта кафелем. Лживая память о бедном, несчастном писателе, счастливом лишь в своем мужественном творчестве.

«Яд волошинской любви к Коктебелю постепенно начал отравлять меня, – признавалась Любовь Евгеньевна, – я уже находила прелесть в рыжих холмах и с удовольствием слушала стихи Макса: