Я Кирпич - О'Санчес

Позавтракали мы во Флоренции, в трактире с незапоминающимся названием, на берегу местной реки, но в галерею Уфицци уже не пошли, потому что Маша, вся в нетерпении, стала тыкать меня в бок твердыми пальчиками и умоляюще шептать:

– В Париж! Динечка, скорее помчались в Париж! Мор и Букач меня стопудово поддерживают! Да, зайчики?

А «зайчикам» было чихать на все достопримечательности Европы и Азии, они и так были всем довольны, болтаясь неотлучно подле меня. Флоренция мне пришлась по душе, и я бы не возражал побродить там еще, но если Париж – значит Париж, с нашим удовольствием!..

Мы сидели на ступеньках у подножия церкви Сакрё-Кёр, на Монмартре, и Маша вдруг расплакалась у меня на плече.

– Нет, нет, Динечка, наоборот! Все очень хорошо, не волнуйся. А просто я никогда не думала, что счастье может быть таким… таким долгим и беспрерывным!

Я ее утешал как мог, мороженым и поцелуями, понимая всем сердцем и усталость ее, и радость, и смятение…

Решено было заночевать в тайге, там как раз дело к полуночи движется, а потом еще куда-нибудь… куда глаза глядят. Сказано – сделано, прыг на ковер – и полетели!

Но по пути припарковались в родном Питере: Маше очень уж захотелось сводить меня в какую-то кофейню «колобковую»! И понятное дело: где мы с Машей, там и дополнительные сложности жизни с приключениями. В тесном вестибюле станции метро «Чернышевская» мы повстречали внушительную ватагу слепых детей, человек двадцать, с сопровождающими, конечно. Они смирно стояли и кого-то там ожидали, держа друг друга за руки. Люди, от рождения слепые, как правило, не могут и не умеют корректировать свою мимику согласно так называемой норме, поэтому выражение лица у любого из них выглядит не вполне естественным, и эта неестественность у каждого своя. А когда таких людей много собрано в одном месте – это выглядит нешуточным уродством.

– Нет, Диня, ты не прав! Отдавая должное твоей наблюдательности… Нельзя называть это уродством, нельзя, бесчеловечно! Диня… А ты можешь… помочь им?

– Как это?

– Вернуть им зрение.

– Вернуть не могу, они с рождения слепые, у них его не было.

– Не верти словами. Можешь сделать их зрячими? Диня?

Ну, что ты будешь делать! Ну как ей объяснить, что это не мои проблемы, что весь мир невозможно облагодетельствовать, и что у Отца только прибавится недовольства мною… за то, что вмешиваюсь и заморачиваюсь тем, чем никак бы не должен… Бесполезно оправдываться… потому что и Маша не создана влачить на себе мои заботы, хотя бы малую часть из них…

– Могу.

– Динечка, дорогой мой! Я тебя умоляю! Пожалуйста! Помоги!

– Ок. Только без слез, Машук, от твоих слез у меня у самого инвалидность разума развивается. Гм…

В вестибюле бабахнул резкий взрыв, сопровождаемый ярко-голубой вспышкой, полопались плафоны, споткнулись и застыли все три эскалатора! Началась ползучая паника в негустой тьме вестибюля и эскалаторной шахты, но очень быстро пошла на спад, потому что не было вокруг ни огня, ни дыма, ни криков боли. Аварийные гудки возвестили, что ситуация требует вмешательства и помощи со стороны спасательных служб. Тряхнуло зверски. Люди, стоявшие в вестибюле – все, кроме нас с Машей – дружно попадали на пол, как от землетрясения, но я без Машиных подсказок сделал так, чтобы ни у кого не было травм, кроме незначительных ушибов и царапин…

Паники не случилось, это хорошо, однако гвалт вокруг поднялся нешуточный, мы с Машей поспешили сбежать на улицу от этой суеты.

– Динечка, а зачем ты так?

– Ну… типа, тень на плетень навести. Должен быть всеми подтвержденный первотолчок, некая причина, с которой начнутся чудеса исцеления. Пусть это будут блеск, треск и сотрясения в качестве почвы для исследований. Уже сегодня к вечеру примерно половина детей ощутят некие симптомы… А завтра на всех распространится. Дальше больше – через месяц все слепые участники аварии начнут что-то различать, воспринимать. Через полгода процесс остановится, с разной степенью эффективности для каждого, но и в самом худшем результате ребенок будет видеть предметы, отличать цвета, читать буквы в обычной книге, смотреть телевизор. Так подойдет?

– Диня, знай, я за тебя в огонь и в воду! В горящую избу!

– И в русскую парилку со мной войдешь!? Там, в Сибири?

– О, да, мой прекрасный принц! И можешь бить меня веником! Даже двумя вениками! Как тебе пирожки?

– Хорошие. Нам пора лететь, Машуня, если хотим полночь там встретить! Двинулись!

И была избушка, вся в снегу посреди тайги, и была баня. На дворе мороз, а в избушке тепло, а в бане жарко. Парильщики из нас с Машей получились никудышные: вспотели, пофехтовали вениками, повалялись в сугробах, ополоснулись – и домой, к печке. А печку Маша почему-то захотела голимую буржуйку, поэтому, когда мы легли спать на ложе с медвежьими шкурами (перины и подушки – на лебяжьем пуху, разумеется), мне пришлось приколдовать ресурс дополнительного тепла, иначе бы крепко замерзли к утру, несмотря на пух и меха.

В окрестностях бродил какой-то волк-оборотень, и я не выдержал Моркиных жалобных кряхтений, отпустил его на полчасика, поужинать. А Маше соврал, что ворон должен хотя бы чуточку размяться, порезвиться, облететь дозором окрестности… Я бы ей сказал правду, но уже ученый: предложил ей там, в Коралловом море устроить показательный бой между Моркой и кровожадной белой акулой! – куда там!.. Пожалела акулу, понимаешь ли… Букач же никуда не просилась, и я покормил скромницу возложением овеликой длани на ее счастливую голову.

Спали три часа – и опять выспались, но я почему-то не удивился… Может, потому, что сам так пожелал? Встали затемно, а позавтракать решили где-нибудь там… ну, где-нибудь… где потеплее и посветлее… Динечка, дай глобус, если не трудно?

Я в три секунды надул ей метровый воздушный шарик-глобус, в половину горницы объемом, и Маша принялась его вертеть-выбирать…

– Погоди, Машук, но мы уже были в Париже!? А кроме того, это будет еще ужин, а не уже завтрак! Полная перепутаница! Да нет, я-то как раз не против. Ужин в Латинском квартале вместо сибирского завтрака – что может быть естественнее???

И Сан-Франциско! И Монреаль! И Барселона! И Новгород Великий! И Амстердам! И всюду нам было хорошо. Правда, в Милане нас с Машей едва не вывели из зала, так сказать, за нарушение общественного порядка, выразившегося в неистовых рукоплесканиях! И это в Ла Скала! Вот вам и толерантность! Наконец, в Хельсинки я взбунтовался против пестрого однообразия околоевропейских культур, против Машиных дальнейших планов, и повелел всем нам лететь в Южную Америку, в Перу, в стольный град Мачу-Пикчу… Нет, лучше даже в Куско!

– Динечка, почему ты так раскипятился при слове Бухарест? По-моему очень прикольное название!

– Угу, веселое. Нет уж, давай-ка поближе к инкам! Я, например, уже по лету соскучился!

– Полетели, я тоже соскучилась! Как ты – так и я!