Жернова истории - Андрей Колганов

– Я вас понял, Варлаам Александрович. – Ну что здесь еще ответить? Обещать быть пай-мальчиком? Зачем, если это заведомо невыполнимое обязательство? На том мы и распрощались.

Меня в гораздо большей мере волновало, какую позицию в этой истории займут новоиспеченный Начснаб РККА Котовский и его непосредственный начальник Уншлихт. Поэтому никак нельзя было обойтись без визита вежливости в Реввоенсовет.

Уже через день меня встретили знакомые коридоры здания РВС на Знаменке. Григорий Иванович, когда мы с ним обменялись приветствиями, стал рассматривать меня с каким-то не вполне понятным интересом. Во всяком случае, враждебности или настороженности в его взгляде не было.

В этот момент дверь в кабинет отворилась, и в кабинет заглянул Юзеф Станиславович.

– Добрый день! Не помешаю? – весело спросил зам Наркомвоенмора. Не дожидаясь ответа, он прошел в кабинет, подвинул стул и устроился на нем. – Продолжайте, продолжайте, – махнул он нам рукой.

– Да, задали вы нам задачку, – после короткого молчания проговорил Котовский. – Ну-ну, не тушуйтесь, – тут же поспешил ободрить он меня, – перетопчутся эти чернильные души. Я созванивался со Стомоняковым и ваши предложения по контракту целиком поддержал. Они, конечно, жаловаться будут, но в Москве никто ради них не станет бузотерить, чтобы отыграть условия контрактов обратно. Это дело хлопотное. А вдруг в процессе разбирательства всплывет что-нибудь этакое, нежелательное? Так что обойдется, – уверенно закончил начальник снабжения РККА.

– Григорий Иванович у нас большой оптимист и широкой души человек. Кроме того, он никого и ничего не боится, – вступил в разговор Уншлихт. – На вашем месте я отнесся бы к произошедшему серьезнее.

– Куда уж серьезнее! – поворачиваю голову к Уншлихту. – Откусят мне за это голову или нет – это вопрос второй. Нет, я, конечно, понимаю, что закордонные операции не всегда можно провести, опираясь лишь на людей безукоризненной честности. Но по опыту своей подпольной работы могу сказать, что бесконечно потворствовать сомнительным делишкам нельзя, ибо отсюда неизбежно идет дорожка к предательству. Очень опасаюсь, что весьма специфические отношения некоторых наших чиновников в Берлине с германскими предпринимателями могут стать крючком, при помощи которого наши противники попытаются скомпрометировать советско-германское военное сотрудничество.

Дальше развивать эту тему нет необходимости. Для зама Наркомвоенмора, курирующего Разведупр РККА и вопросы военного сотрудничества с Германией, сказано вполне достаточно.

Мне, разумеется, ничего не было известно о том, как отреагировал Ягода на ущемление интересов своих доверенных лиц. Много месяцев спустя по некоторым событиям и долетевшим до меня обрывкам информации стало возможно предположить, что поначалу он отреагировал по самому благоприятному для меня варианту. Генрих Григорьевич просто цыкнул на мелкую сошку, посмевшую беспокоить его жалобами по несерьезному поводу, и предоставил им выкручиваться самим. Более того, он решил дальше не использовать этих людей в предстоящих весьма серьезных делах. Разумеется, моя персона не осталась вовсе без его внимания – не такой Ягода был человек, чтобы полностью пренебрегать мелочами: ведь они могут вырасти со временем в реальную проблему. Поэтому одному из сотрудников секретно-политического отдела помимо прочих дел было поручено собрать материал и на меня…

Между тем моя жизнь шла своим чередом. Созвонившись на неделе с Лидой, я договорился о встрече у нее дома в пятницу, после работы.

Двадцать второго августа денек был по-летнему теплый, и Лида, не успевшая еще переодеться после работы, встретила меня хотя и в деловом, но достаточно легком костюме: светло-серая льняная юбка длиной едва за колено и белая батистовая блузка с защипами, на маленьких черных пуговках и с черным витым шнурком, бантиком завязанным под воротничком (простым, безо всяких кружев).

Она заинтересованно посмотрела на саквояж в моей руке (видно было, что легким его не назовешь), и, спеша удовлетворить ее любопытство, почти с самого порога объявляю:

– А здесь подарки из Берлина!

При слове «подарки» выражение на лице девушки стало скорее скептическим, чем радостным. Значит, мои предположения были верны…

Ставлю саквояж на стул, распахиваю его и начинаю доставать коробки.

– Что это? – Любопытство Лиды вновь оживилось. Она едва не выхватывает коробку у меня из рук, цепляется взглядом за надпись «Зауэр» и тут же поспешно открывает крышку.

– Осторожно! – вырывается у меня предупреждающий крик. – Он в заводской смазке! – И уже более спокойно: – Какая-нибудь ветошь для протирки у тебя найдется?

После нескольких минут возни на кухне Лагутина, успевшая заодно надеть фартук, тащит ворох тряпок. Мы расстилаем на столе две старых газеты и начинаем осторожно, чтобы самим не запачкаться, протирать детали пистолета под аккомпанемент моих пояснений по поводу порядка его разборки.

– Вот Михаил Евграфович удивится, когда узнает, какие подарки его дочери преподносят, – шучу я.

Лида же на это вполне серьезно отвечает:

– Он сегодня опять до глубокой ночи у себя в Коминтерне застрянет. Раньше десяти домой не заявится, и сразу спать. Ему не до разглядывания подарков будет. Там каждый раз то одно, то другое, и все надо срочно перевести… – Она вздыхает, явно жалея своего перегруженного работой папу.

По окончании чистки «зауэр» собран, и наступает очередь кобуры и коробки с патронами.

– Ух ты какая! – восклицает девушка, вертя в руках кобуру для скрытого ношения. – У меня такой еще не было. – И она тут же пытается пристроить кобуру на себя, слегка запутавшись в ремешках. Помогаю ей правильно пристроить эту сбрую, замечая мимоходом:

– Это еще не все.

Она поднимает на меня глаза и вопросительно распахивает ресницы, молча ожидая продолжения. Не прибегая к театральным эффектам и не затягивая паузы, извлекаю из саквояжа коробку с маленьким вальтером. Мы вновь усаживаемся за чистку, но на этот пистолетик Лида смотрит с заметно уменьшившимся энтузиазмом.

– Этот пистолет, конечно, в качестве основного боевого не годится. Но зато его можно спрятать незаметно хоть под одежду, хоть в сумочку – он легко сойдет за зажигалку. Да хоть за подвязку можно засунуть при нужде. Американцы называют такие игрушки «оружие последнего шанса», – стараюсь всячески развеять ее скептицизм. – Для оперативных целей вещица в иных случаях незаменимая, когда скрытность становится важнее сильного боя.

Девушка вертит вычищенный блестящий пистолетик в руках, разглядывая затейливый рисунок ореховых щечек на рукоятке, и, похоже, все больше и больше увлекается этим подарком.

Вообще-то девушкам принято дарить что-нибудь другое. Цветы, парфюмерию, украшения… В качестве совсем нейтрального подарка годятся книги или альбомы. А тут – на радость даме преподношу ей человекоубойный механизм. Однако у меня сложилось вполне стойкое убеждение, что к обычным подаркам эта девушка отнеслась бы неприязненно. Вон даже на слово «подарки» отреагировала совсем без восторга – видно, решила, что я решил осчастливить ее чем-нибудь из того перечня, который привел выше. Не думаю, впрочем, что цветы или украшения противны ей сами по себе. Больше того, подозреваю, что она к ним очень даже неравнодушна. Но примет она их – если вообще примет – только от очень близкого человека.