Сталин. Наваждение России - Леонид Млечин

Через несколько лет на пленуме ЦК один из сталинских соратников, председатель Совета министров Николай Александрович Булганин, скажет:

— В последние годы перед смертью Сталина у нас сложилась очень тяжелая международная обстановка. В отношениях с западными державами и Соединенными Штатами мы стояли на грани войны.

Сталин не боялся ядерной войны. Ракет еще не было, единственное средство доставки — бомбардировщики. Генералы убедили Сталина в том, что система противовоздушной обороны перехватит большую часть американских самолетов. Потери в результате ядерного удара, конечно, будут большими, но это Сталина не беспокоило: страна огромная, народа хватит. А вот для американцев первый же ядерный удар станет сокрушительным. Возникнет паника, и американцы капитулируют. Сталин не считал их хорошими солдатами, полагал, что американцы — трусы, привыкли прятаться за чужой спиной.

— Американский солдат — спекулянт, занимается куплей и продажей, — говорил Сталин 20 августа 1952 года главе правительства народного Китая Чжоу Эньлаю. — Какая же это сила? Американцы вообще не способны вести большую войну. Они хотят покорить весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Не умеют воевать. Надеются на атомную бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна пехота, а пехоты у них мало, и она слаба. С маленькой Кореей воюют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать…

«Когда-нибудь по документам, — пишет Валентин Фалин, посол в ФРГ и секретарь ЦК по международным делам, — мы, возможно, узнаем, насколько далеко продвинулось создание советского потенциала для упреждающего удара. На основании того, что через вторые руки доходило до меня, замечу лишь — диктатор усоп кстати».

После смерти Сталина один из сыновей Микояна в смятении спросил отца:

— Что ж теперь будет, война?

Анастас Иванович его успокоил:

— Если при нем не случилось войны, то теперь уже не будет!

С годами маниакальная подозрительность у Сталина явно нарастала. Терзаемый страхами, Сталин обычно ночь проводил за работой: просматривал бумаги, писал, читал. Перед тем как лечь спать, подолгу стоял у окна: нет ли на земле человеческих следов, не подходил ли кто-то чужой к дому? В последнюю зиму даже запрещал сгребать снег — на нем скорее разглядишь следы.

Еще в тридцатые годы Сталин, отдыхая на юге, вдруг спросил одного из своих лечащих врачей, Мирона Григорьевича Шнейдеровича:

— Доктор, скажите, только говорите правду, будьте откровенны: у вас временами появляется желание меня отравить?

От испуга и растерянности доктор не знал, что ответить. Посмотрев на него внимательно и убедившись, что этого человека ему опасаться не следует, Сталин добавил:

— Я знаю, вы, доктор, человек робкий, слабый, никогда этого не сделаете. Но у меня есть враги, которые на это способны…

На его даче постоянно появлялись все новые запоры и задвижки. Вокруг столько охраны, а он боялся… Спать всякий раз ложился в другой комнате: то в спальне, то в библиотеке, то в столовой. Задавать вопросы никто не решался, поэтому ему стелили сразу в нескольких комнатах.

— Сталин существовал в мире уголовных преступников. Если он убивал, то почему же его не могли убить? Вот Сталин и боялся покушений, — рассказывал мне профессор Владимир Наумов, разбиравший сталинские документы. — Зная это, следователи госбезопасности на всех процессах, даже над школьниками, включали в обвинительное заключение подготовку террористического акта против вождя. Если можно было организовать убийство Троцкого, то почему кто-то не возьмется организовать убийство Сталина? Поэтому в последние годы на даче в Волынском он сменил всю охрану и прислугу, за исключением трех человек. Он хотел убрать людей, связанных с теми, кого он выгнал, ведь они могли затаить ненависть и отомстить.

Адмирал Иван Степанович Исаков рассказывал Константину Симонову, как однажды он удостоился чести ужинать у Сталина в Кремле:

«Шли по коридорам, на каждом повороте охранник, деликатно отступающий в проем, как бы упуская из глаз проходящих, но на самом деле передающий их за поворотом глазам другого охранника, который стоит у другого поворота и в свою очередь… Не по себе мне стало, я возьми и брякни:

— Скучно тут у вас…

— Почему скучно?

— Да вот — за каждым углом…

— Это вам скучно, а мне не скучно: я иду и думаю, кто из них мне в затылок выстрелит…»

Вождь, которого окружение смертельно боялось, все последние годы сам жил в постоянном страхе.

«Я был свидетелем такого факта, — вспоминал Никита Сергеевич Хрущев. — Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать:

— Почему вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а вы тут сидите, развалившись.

Тот оправдывался:

— Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану.

Но Сталин ему грубо:

— Вы со мной должны ходить.

Но ведь невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны…»

Официальных заседаний бюро президиума ЦК Сталин не проводил. Когда он ближе к вечеру приезжал с дачи в Кремль, то приглашал всех в кинозал. Они смотрели один-два фильма, а попутно что-то обсуждали.

«После кино Сталин, — писал Хрущев, — как правило, объявлял, что надо идти покушать. В два или в три часа ночи, все равно, у Сталина всегда это называлось обедом. Садились в машины и ехали к нему на ближнюю дачу. Там продолжалось “заседание”, если так можно сказать…»

В машину со Сталиным обычно садились Берия и Маленков. Хрущев ехал вместе с Булганиным. Кавалькада вдруг меняла привычный маршрут и уходила куда-то в сторону. Радиосвязи между машинами не было, и Хрущев с Булганиным недоумевали.

Хрущев спрашивал потом тех, кто садился со Сталиным:

— Чего вы петляли по переулкам?

Они отвечали:

— Ты нас не спрашивай. Не мы определяли маршрут. Сталин сам называл улицы. Он говорил: повернуть туда, повернуть сюда, ехать так-то, выехать туда-то… Он даже охране заранее не говорил, каким поедет маршрутом, и всякий раз его менял…

Одиночества вождь не переносил, поэтому коротал вечера в компании членов президиума ЦК. Но и им не очень доверял.

«Он делал так, — вспоминал Анастас Микоян, — поставит новую бутылку и говорит мне или Берии:

— Вы, как кавказцы, разбираетесь в винах больше других, попробуйте, стоит ли пить это вино?

Каждое новое вино проверялось таким образом. Я думал: почему он это делает? Ведь самое лучшее — ему самому попробовать вино и судить, хорошее оно или плохое. Потом мне показалось, и другие подтвердили, что таким образом он охранял себя от возможности отравления: ведь винное дело было подчинено мне, а бутылки присылал Берия, получая из Грузии. Вот на нас он и проверял».