Далеко за пределами - Наталья Серая

Как не вовремя. Бездонная тьма распахнутых глаз слишком близко, сухие губы скользят по щеке слишком настойчиво, слишком отчаянно. Он не посмеет.

– Смогу, – горячий шёпот в самые губы: лишь дыханию он позволит прикоснуться к ним. – Я смогу, обещаю тебе…

– Нет беспокойство, – Ррагна так рьяно мотнула головой, что едва не задела рогами Крокуса. Голос вышел почти беспечным. Почти. – Просто хотеть знать, что происходить перед кишки-стены. Не важность, единственно интерес.

Некоторое время Эйнсток молчал, словно ожидая продолжения. А так и не дождавшись, подхватил свою тарелку и направился в сторону рубки, уже на ходу бросив:

– Если узнаю что-то важное – сообщу тебе.

– Ты не остаться? – спохватилась Ррагна.

– Корректно, – он притормозил, глянул через плечо. – Мы находимся в метеорном потоке. Моё присутствие в рубке обязательно.

– Можно тогда я пойти с тебя?

– Если хочешь, – Эйн чуть пожал плечами.

Торопливо кивнув Крокусу, Ррагна поспешила следом. Что-то было не в порядке. Он узнал из самописца нверского корабля… что-то ещё? Или дело не в этом?

Однако, уже привычно устроившись на полу рубки неподалёку от пилотского кресла, Ррагна быстро поняла, что продолжать разговор Эйн не собирается. Сосредоточенно глядя в голографический текст и методично орудуя вилкой над «Обедом типовым № 7», второй рукой он щёлкал по сенсорным клавишам. Пожалуй, несколько медленнее и осторожнее, чем обычно.

– Твоя рука раненый, – Ррагна указала на перебинтованное предплечье. – Болит?

– Несущественно.

– А в голова?

– Что? – Эйнсток озадаченно покосился на неё.

– Когда пальба, ты был… страшный, – Ррагна поморщилась от того, как неуместно прозвучало это слово, тут же поправив себя: – Другой. Непохожесть на сейчас-ты.

– Корректно. Боевой режим. Сейчас – нет. Нет угрозы, – Эйнсток вернулся к голограммам.

Ррагна досадливо закусила губу. Она уже знала: если Эйн принимается отвечать вот так сухо и односложно, разговорить его вряд ли удастся.

– Ты спасать от угроза! – выпалила она, тут же отчего-то смутившись. – Опять спасать об меня жизнь. И я благодарность. Снова. Теперь даже не знать, чем расплатиться-долг единственно.

– Никаких долгов, – бесцветно отозвался Эйн.

– О… я… понятие, – Ррагна сникла. – Уйти и не мешание, – она поднялась с пола.

– Зачем ты покинула укрытие во время штурма?

Вопрос был настолько неожиданным, а прямой требовательный взгляд настолько контрастировал с бесстрастием ещё мигом ранее, что Ррагна не сразу нашлась, что ответить.

– Паникование-испуг, – наконец нехотя отозвалась она.

– Не похоже. Было так же, когда ты разоружила Йесси. Будто тебе всё равно, пострадаешь ты или нет.

Зелёный взгляд почти физической тяжестью давил на плечи: острый, живой, пронзительный. Нельзя солгать в ответ. Нельзя.

– Неправда, – Ррагна мотнула головой. – Не хотеть в смерть, хотеть жить. Но когда страх и злость – неконтроль. Я сделать плохо? Я расстроить тебя?

– Некорректно. Я не могу назвать эту эмоцию расстройством.

– А как тогда?

Эйнсток ответил не сразу.

– Не могу дать точный ответ, – проговорил он наконец. – Не знаю. Нет информации. Не с чем соотнести. Это неоднозначный опыт.

– Не-значность?.. Не-приятность? – в горле провернулся колючий ком: ошиблась. Зря рассчитывала, что поймёт. Зря надеялась, что хоть здесь её примут. – Неприятность, что я делать? Что ты опасность из-за это? Извинятельство сильно. Не хотеть беспокойство ты. Гадко быть как обуза.

– Нет. Не то. Не так.

Эйн чуть прикрыл глаза и аккуратно, словно даже с осторожностью, приподнял руку и приложил ладонь к своей груди. Медленно вдохнул, столь же медленно выдохнул, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. И в этом жесте Ррагне почудилось что-то глубоко личное, почти интимное.

– Я знаю сопричастность, – вновь заговорил он, опустив руки на подлокотники кресла, – знаю потребность в социализации, знаю сочувствие. Но все эти определения не подходят. Тревога, неприятие, желание исправить, небезразличие. Это… незапланированная реакция.

– А разве возможность планирование-реакция? – искренне удивилась Ррагна.

– Не могу дать точный ответ. Нет информации. Не с чем соотнести.

– Постой… – Ррагна нахмурилась, – сопричастие-тревога об… – внезапная догадка дохнула жаром в лицо, – …об меня?

– Это некорректная реакция? Я не знаю, как правильно. Не могу подобрать алгоритм.

– Алгоритм? Что есть значить? – подавшись вперёд, Ррагна едва не врезалась в колени Эйнстока, когда тот неожиданно развернул кресло.

– Я анализирую. Я всегда анализирую. Слова, мысли, поступки, чувства, эмоции, – он заговорил с расстановкой. – Рядом со мной никогда не было того, кто мог бы объяснить мне суть вещей, которые люди между собой считают простейшими и естественными. И сейчас я затрудняюсь понять смысл этих эмоций и их природу.

– Это идёт из вот здесь, – Ррагна приложила руку к груди, как и Эйн за минуту до этого. – Из внутри-бессмертие-сущность.

– Ты говоришь о… душе?

– Так. Из душа.

– Некорректно. У киборгов не… – он осёкся и несколько раз часто сморгнул. – Я не уверен в том, что у меня есть душа.

– А тебе… – Ррагна потянулась было коснуться груди Эйна, но, уловив, как тот напрягся, остановила руку. – Тебе хотелось бы? Чтобы она быть?

– Не могу дать точный ответ, – вновь как заведённый повторил он. – Не с чем соотнести. Не знаю. Да.

Последнее слово вибрацией прокатилось по коже, заставляя затаить дыхание. Это было откровение. Это было… доверие.

О чём они говорили дальше, она почти не запомнила. Эйну довольно скоро пришлось вернуться к пилотированию, и, чтобы не мешать ему, Ррагна ушла на инженерную палубу. Эйнсток не настаивал на этом, однако она сама чувствовала потребность немного побыть одной и осторожно, почти недоверчиво прислушаться к этой странной разливающейся в груди теплоте: он беспокоится о ней. Ему небезразлична её жизнь. Она нужна.

Неподъёмные, будто бы отлитые из свинца веки разлеплялись тяжело и неохотно. Ещё тяжелее оказалось заставить себя не зажмуриться вновь, шипя от боли и сдерживая рвотный позыв. Шумело в ушах, в горло навязчиво толкалась тошнота, а во рту пересохло до такой степени, что язык едва ли не стучал по зубам шершавой деревяшкой. Больно смотреть на свет. Больно даже думать. Сотрясение? Наверняка. При таком раскладе помнить собственное имя – уже достижение.