Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914-1921 - Анджей Иконников-Галицкий

В феврале 1920 года Тухачевский становится командующим Кавказским фронтом и в течение полутора месяцев завершает разгром деникинских войск на Северном Кавказе. («Какая ирония: Тухачевский бьет Деникина! Не Наполеон ли?» – записал в своем дневнике бывший офицер Семеновского полка, соратник Врангеля Алексей Александрович фон Лампе[276].)

На протяжении двух лет Гражданской войны он идет от успеха к успеху. Даже поражения для него оборачиваются победами, как это случилось в сентябре 1918 года под Симбирском или в июле 1919 года под Челябинском.

В марте – апреле 1920 года развернулось польское наступление в Белоруссии и на Украине. 29 апреля Тухачевский вступил в командование Западным фронтом. В мае предпринятые им попытки контрудара в Белоруссии не увенчались успехом. Новая наступательная операция началась 4 июля. Оборона польских войск была прорвана; к середине июля силы противника сокрушены. 11 июля Красная армия овладела Минском, 14 июля – Вильно, 1 августа – Брестом. На стратегических планах штаба Тухачевского появился кумачовый росчерк: «На Варшаву!»

Вспомним древних: боги завистливы.

Удача переменчива.

Бросок на Варшаву, начавшийся 12 августа, уже через неделю завершился катастрофическим поражением Западного фронта.

Это была последняя фронтовая операция Тухачевского. За ней последуют карательные операции против мятежного Кронштадта и Антоновского крестьянского восстания на Тамбовщине, где он не остановится перед применением химических снарядов. Потом – полтора десятилетия работы в Военной академии РККА, в Штабе РККА, в Ленинградском округе, в наркомате обороны. Но его военная слава так и останется в том августе, между Белостоком и Брестом, так и застынет в броске, с шашкой, занесенной над Варшавой.

Лето 1920 года – вершина судьбы и начало конца двух любовников военной удачи: Слащева и Тухачевского.

В отличие от Слащева, Тухачевский ни разу не был ранен. Но пуля – смертельная награда бога войны – все-таки настигла его. В полночь с 11 на 12 июня 1937 года бывший заместитель наркома обороны, бывший маршал Советского Союза, бывший победитель Колчака, бывший «красный Бонапарт», бывший подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка Михаил Тухачевский был расстрелян в подвале здания Военной коллегии Верховного суда СССР.

Но это – история из другой книги.

На станции Иловайской в вагон к Май-Маевскому вошел генерал Шкуро.

– Отец! Ты со своей стратегией не… (крепкое ругательство). Мои терцы и кубанцы – не твои солдатики, которых ты бросаешь туда-сюда!

– Успокойся, Андрюша, в чем дело? – перебил его Май-Маевский.

– Я туда не поеду, куда ты посылаешь. Ты знаешь отлично: если кубанцы и терцы не пограбят, так и воевать не будут. Мне нужны винные заводы, поместья, а на черта сдались красные голодранцы!

Май-Маевский начал успокаивать генерала. <…>

Шкуро, небрежно выслушав ряд доводов, объясняющих значение операции, сказал:

– Ну ладно. Посмотрим на эти танки. Отец, хочешь обедать? Поедем. Девочки есть, цымис. Хорошо проведем время.

– Нет, Андрюша, мне немного нездоровится. В следующий раз как-нибудь, – протягивая руку, уклонился Май-Маевский.

– Как хочешь. Поедешь – не пожалеешь, – ответил Шкуро, уходя из вагона»[277].

Так описывает встречу двух белых генералов бывший адъютант Май-Маевского Макаров, перебежчик и авантюрист. За стопроцентную достоверность его рассказа мы поручиться не можем. Однако приведенная зарисовка вполне соответствует тому образу Шкуро, который сохранился в памяти многих современников. Какое наименование будет для него самым подходящим? Рубаха-парень? Кондотьер? Разбойник? Гуляка-скандалист? Удалой атаман? Известный своей беспощадностью предводитель легендарной «волчьей сотни»?

Все это верно. И что-то важное все-таки остается недоговоренным.

Андрей Григорьевич Шкуро сам творил свою легенду – и делом, и словом.

Основным источником сведений о его жизни и подвигах до сих пор остаются его собственные (или приписываемые ему) воспоминания – «Записки белого партизана». По версии издателей, они были записаны со слов Шкуро и обработаны полковником Беком в 1920–1921 годах, по горячим следам событий. Однако публикация их по разным причинам откладывалась. В 1936 году Бек уехал в Аргентину и увез рукопись с собой. Изданы мемуары были только в 1961 году, много лет спустя после смерти Шкуро и Бека. Разумеется, проверить их подлинность затруднительно. В них много неточностей и ошибок. Автор не сообщает никаких внятных подробностей о тех боевых действиях в Первой мировой войне, за которые офицер Кубанского казачьего войска Андрей Шкура получил награды; в то же время рассказывает истории, не подтверждаемые документально. Живых, ярких деталей, которые невозможно придумать и которые придают мемуарам убедительность, здесь вообще мало. Описания боев и походов поверхностны, изложены общими плакатно-победными словами. В общем, «Записки» производят впечатление недостоверных, построенных на основе уже сложившейся легенды.

Еще больше сказок рассказывали о Шкуро публицисты, журналисты, мемуаристы, псевдобиографы разных времен, от тогдашних до нынешних. Порой кажется, что некоторым мемуаристам при взгляде на легендарного батьку и при общении с ним в самом деле начинало мерещиться то, чего не было в действительности. Картинки из приключенческого романа для подростков.

Вот в 1944 году офицер Русской освободительной армии (по терминологии, принятой у нас, – власовец) Леонид Александрович Самутин повстречался с немолодым уже Андреем Григорьевичем Шкуро и так описал его внешность:

«…Лицо [Шкуро] было разрублено наискось от левого края лба через нос, правую щеку и вниз почти до шеи. Страшный удар! Но видимо, здоров был в молодости атаман! Выдержал такое ранение»[278].

Конечно, какой же удалой атаман без шрама на физиономии! Между тем на фотографиях, сделанных в это же самое время, ясно видно: следов такого рода ранений на лице бывшего белогвардейского генерала не имеется. Что, власовцу померещилось? Или Шкуро, как настоящий оборотень, мог менять свой облик?

В этом человеке переменчиво все: внешность, возраст, повадки, чин и фамилия. В воспоминаниях одних очевидцев он был роста маленького, нрава невоздержного, с глазами хитрыми; по свидетельству других – среднего роста, с добродушным лицом, в личном обиходе прост до аскетизма. Одни называют его бандитом, другие представляют чуть ли не образцом добродетели.