Падение Гипериона - Дэн Симмонс

«Дерьмо, дерьмо! – кричит Ламия, не переставая царапать и пинать псевдоплоть. – Сочинитель обосранный! Бездарь! В тебе нет и крупицы таланта Джонни. Ты и двух слов не смог бы связать, даже если бы от этого зависела судьба твоей драгоценной искиновской жопы…»

(Убирайся)

Уммон небрежно отшвыривает Ламию, и ее аналог летит, кувыркаясь, в трескучую бесконечность мегасферы, пропасть без верха и низа, берегов и дна.

Чудом избегая столкновений с ИскИнами размером с земную Луну, подгоняемая стремительными инфопотоками, Ламия уносится все дальше, но сквозь буйство здешних стихий ощущает вдалеке свет – холодный, манящий. И понимает, что ни жизнь, ни Шрайк еще не свели с ней счеты.

А она – с ними.

Держа курс на холодное свечение, Ламия Брон направляется домой.

– С вами все в порядке, сэр?

Оказалось, что все это время я сидел, согнувшись в три погибели, запустив скрюченные пальцы в волосы и зажав ладонями уши. Я выпрямился и посмотрел на архивариуса.

– Вы кричали, сэр, и я решил, что вам дурно.

– Н-не… – Откашлявшись, я сделал еще одну попытку: – Нет, все нормально. Голова болит.

Я недоуменно огляделся. Все суставы ныли. Комлог, должно быть, сломался: он утверждал, что я вошел в библиотеку восемь часов назад.

– Который час?

Архивариус ответил. Действительно прошло восемь часов. Я потер лицо – оно было липким от пота.

– Наверное, я вас задерживаю. Извините.

– Пустяки, – возразил архивариус. – Когда здесь работают ученые, мне ничего не стоит закрыть архив на час-другой позже. – Он скрестил руки на груди. – Тем более сегодня. Из-за этой суматохи домой идти не хочется.

– Суматохи? – переспросил я, забыв на минуту обо всем, кроме своего кошмарного сна, ИскИна по имени Уммон, Ламии Брон и смерти моего двойника. – Ах, да, война. Что нового?

Архивариус покачал головой.

Распалась связь привычная вещей;

Не держит центр, захвачен мир безвластьем,

На волю вырвался поток кровавой мути,

Все ритуалы очищенья затопив.

И лучшие утратили греха сознанье,

Дурных – переполняло страсти нетерпенье.

Я улыбнулся:

– И вы действительно верите, что некий «зверь, чей пробил час теперь, Грядет на Вифлеем, чтобы родиться»?

Архивариус ответил совершенно серьезно:

– Да, сэр, верю.

Я встал, прошел мимо шкафа, стараясь не глядеть на пергамент девятисотлетней давности, исписанный моим почерком.

– Может быть, вы правы, – проговорил я. – Очень может быть.

Было уже поздно; кроме обломков похищенного мной «Виккена» на стоянке находился только один причудливо украшенный экипаж, изготовленный, судя по всему, в частной мастерской здесь, на Возрождении.

– Могу я вас подвезти, сэр?

Я вдохнул холодный ночной воздух, пахнущий сыростью, свежей рыбой и нефтью.

– Нет, спасибо, мне нужно домой.

Архивариус покачал головой.

– Это не так-то просто, сэр. Все общественные терминексы закрыты военными. Тут были… беспорядки. – Это слово, очевидно, не нравилось маленькому архивариусу, ценившему порядок и традиции превыше всего на свете. – Знаете что, – подумав, сказал он, – я отвезу к частному порталу.

Я посмотрел на него внимательнее. На Старой Земле он мог быть настоятелем монастыря, посвятившим всю свою жизнь спасению нескольких обломков античной культуры. Покосившись на старинное здание архива за его спиной, я понял, что так оно и есть.

– Как вас зовут? – спросил я, уже не беспокоясь, что другому кибриду Китса могло быть известно его имя.

– Эдвард Б.Тайнер, – ответил человечек, уставившись на мою протянутую руку. Помедлив, он пожал ее – на удивление крепко.

– А я… Джозеф Северн. – Не мог же я ему объяснить, что являюсь технической реинкарнацией человека, чью литературную гробницу мы только что покинули.

Тайнер вздрогнул, но тут же понимающе кивнул. Такого ученого, как он, не может ввести в заблуждение имя художника, на чьих руках умер Китс.

– Что слышно о Гиперионе?

– О Гиперионе? А-а, протекторатный мир, куда несколько дней назад отправилась эскадра? Насколько мне известно, возникли какие-то сложности в связи с отзывом оттуда военных кораблей – там шли ожесточеннейшие бои. Удивительно, но я только что думал о Китсе и его незаконченном шедевре. Странно, как накапливаются эти мелкие совпадения.

– И что – Гиперион пал? Его захватили?

Тайнер подошел к своему электромобилю и положил руку на папиллярный замок. Дверца поднялась и, сложившись гармошкой, ушла внутрь. Я устроился в пассажирской кабине, пахнущей сандаловым деревом и кожей. Да, машина Тайнера, как и он сам, пахла архивами.

– Не знаю, не могу вам сказать, – ответил архивариус, закрывая двери и включая двигатель.

К благоуханию сандала и кожи примешивался запах, присущий всем новеньким машинам, – запах пластмассы и озона, смазки и скорости, уже тысячи лет сводящий человечество с ума.

– Сегодня трудно подключиться, – продолжал Тайнер. – Не припомню, чтобы когда-нибудь инфосфера была так перегружена. Вы только подумайте, днем я делал запрос по Робинсону Джефферсу, и мне пришлось ждать.

Мы поднялись, пролетели над каналом и оказались над какой-то площадью, похожей на ту, где меня сегодня чуть не убили. Архивариус выровнял машину в нижнем летном коридоре, в трехстах метрах над крышами. Ночью город был сказочно красив: большинство зданий опоясывали старомодные светонити, а фонари встречались чаще, чем голографические рекламы. Но толпы на боковых улочках и скиммеры местных сил самообороны, зависшие над главными магистралями и площадями терминексов, не исчезли. У электромобиля Тайнера дважды запрашивали номер: один раз автомат местной транспортной полиции, второй – человеческий голос с командными нотками.

Мы полетели дальше.

– Стало быть, в архиве нет портала? – спросил я. Вдалеке, похоже, начинались пожары.

– Нет. В нем не было необходимости. Посетителей у нас немного, к тому же ученые не прочь пройти пешком несколько кварталов.

– А где частный портал, которым можно воспользоваться?

– Здесь, – просто ответил архивариус. Покинув летный коридор, мы сделали круг над низким, насчитывающим не более тридцати этажей зданием и опустились на стоянку, находившуюся на одном из декоративных выступов.

– Здесь расположено подворье моего ордена, – пояснил Тайнер. – Я принадлежу к забытой ветви христианства, католицизму. – Он смутился. – Кому я рассказываю! Вы наверняка знаете историю нашей церкви.