Ребенок - Евгения Кайдалова

Я была уверена, что покупкой машины убью двух зайцев: доставлю Илье несказанное удовольствие и введу его в детский круг – ведь стоило шедевру автомобилестроения появиться на площадке, как Илья оказывался в тесном контакте со сверстниками. Я задала Мишиной маме два вопроса: «Где?» и «Сколько?» Первый ответ был стандартным – детская ярмарка, а вот второй заставил меня пошатнуться. Это была месячная зарплата участкового детского врача. Конечно, бюджетники получают мало, но это не будет веским аргументом, когда я заведу разговор с Антоном.

Деньги! Сумма, принадлежащая в нашем доме лично мне, лежала во внутреннем кармане моего чемодана и должна была покрыть расходы на бегство от Москвы до Пятигорска, в случае если семейное счастье накроет меня с головой. А за всеми насущными благами, будь то покупка сосисок или клизмы, я обращалась к Антону. Точнее, к его родителям, высылавшим ежемесячные дотации. Но тем не менее мое общение с австрийскими деньгами шло через их сына, подобно тому как общение человека с Богом происходит через священника. Антон не был строгим пастырем и не прятал от меня деньги в туалетном бачке, но наших редких разногласий по финансовому вопросу мне вполне хватало для того, чтобы почувствовать, как сильно застревает в горле чужой кусок…

– …Это сколько же памперсов у вас уходит в день? Четыре? Ты ему целых двадцать рублей выделяешь на мочу? Н-да… Я вот с туалетной бумагой так не шикую.

Я заставляла себя улыбаться его словам как шутке и всеми силами заталкивала обратно в душу лезущее оттуда возмущение. Так и не надетый на Илью пятый памперс в день позволил бы мне не вскакивать среди ночи со звенящей от отсутствия сна головой, чтобы поменять промокшую пеленочную прокладку.

– …А чем тебе не подходят врачи из поликлиники? Бесплатная медицина – величайшее завоевание социализма. Нет, если хочешь вылечить простуду за деньги, то ради Бога, можешь даже заплатить врачу побольше и считать, что от этого она быстрее пройдет.

Антон в такие минуты до омерзения напоминал мне чиновника советской эпохи, что, взирая на народ с кремлевской высоты, распределяет жалкие метры площади и продуктовые талоны. Врачи из поликлиники… Их единственным диагнозом было: «Зубки режутся», причем диагноз этот ставился начиная с трехмесячного возраста даже при наличии у ребенка сыпи и увеличенных лимфатических узлов. «Ну сделайте ему клизму из аспирина с анальгином! – зевала детская "неотложка", которую я разбудила ночным звонком. – А можете вообще температуру не сбивать – от нее микробы дохнут». Для себя я давно сделала вывод, что если жизнь и смерть моего ребенка кого-то и волнуют, то отнюдь не бесплатную медицину. А за платного врача, которому я доверяла, приходилось платить собственным унижением, других средств у меня не было.

– …Машину для катания верхом? А может, сразу слона? Вот и решим раз и навсегда транспортную проблему!

Я вполне допускаю, что на этот раз Антон действительно просто шутил, но на меня такая шутка подействовала, как удар по едва затянувшейся ране. Я стиснула зубы – ни стона!

– Ну пожалуйста! Ему так понравилось.

Вздох. Как я ему, должно быть, надоела со своим ребенком!

– Ладно, давай на Новый год.

– Спасибо!

Интересно, какие чувства испытывают настоящие попрошайки к тем, кто им подает? Возможно, никаких вообще – профессионалы как-никак. Я же, новичок в этой области, прохожу несколько этапов. Боль. Ненависть – к себе, своему благодетелю, обстоятельствам, заставляющим хоронить естественную гордость. Надежда на то, что когда-нибудь все пойдет по-другому, слово «пожалуйста» не станет застревать у меня в горле, а я не буду закусывать губы, наблюдая, как мой ребенок пытается догнать недоступную для него радость.

Я прекрасно понимала, что сейчас Антону не до наших транспортных проблем: начался учебный год, и он был счастлив с головой окунуться в студенческую жизнь. Наконец-то он смог позволить себе решительный и бесповоротный отрыв от нас с ребенком на законных основаниях: учеба – святое дело! Я и не спрашивала, чем он занимается в университете до половины одиннадцатого вечера, зная, что алиби всегда найдется: библиотека, освоение компьютера или долгие посиделки с научным руководителем. Заранее представляя себе все варианты отговорок, я не испытывала необходимости услышать их из уст Антона. И, как это ни смешно, я его понимала: чем угодно можно заняться во имя того, чтобы не заниматься ребенком! Даже землю копать и то более содержательное и разнообразное занятие: то на труп наткнешься, то на пиратский клад. Мои же дни отличаются друг от друга не больше чем овцы в стаде…

…Одеть его на прогулку, раздеть после прогулки. Обед – еда не та – капризы. Приготовить другую. Другая – тоже не та. Засыпает в слезах, просыпается на полчаса раньше положенного. Теперь плачу и я – оттого, что у меня отняли ровно полчаса отдыха…

– От чего ты так устаешь? У нас не свиноферма все-таки.

От неизменности событий. Камера моя уже три тысячи раз измерена шагами по периметру и диагонали, в ней нет ни одного неизведанного угла. Чем должен жить мой мозг, привыкший как смерч втягивать новую информацию и разведывать еще никем не открытые ходы? Уж не тем ли, что сегодня на ужин курица, а вчера была рыба?

…Пол на кухне не мыт – швабру в руки. Илья с интересом наклоняет ведро – часть его содержимого с энтузиазмом выплескивается на пол. Я, как водомерка, ползаю с тряпкой на четырех конечностях, чтобы усмирить потоп. Едва соседи снизу спасены от затопления, а я разгибаю спину, как радостный ребенок решает повторить аттракцион. Вторая половина ведра тоже на полу…

Что такое книги? Когда они были в моей жизни? Я стала забывать, как выглядят буквы. Любое мое обращение к печатному слову ребенок воспринимает как предательство. Он тянет меня, дергает, подпрыгивает на месте, уцепившись за мою ногу: «Занимайся мной, одним только мной и ничем, кроме меня! Я – твоя жизнь». Но я не хочу такой жизни!

…Вылезай из коляски – давай пособираем палочки, скатимся с горки. Чем бы еще тебя занять? Разве что опять покатать по парку. А вот какая интересная игра: надо проталкивать фигурки в вырезы на коробке: крестик – к крестику, треугольник – к треугольнику. На сколько нам хватит этого развлечения при моем активном участии? Минут на пятнадцать. А впереди еще целый день, и на улицу не выйти из-за мороза…

Постепенно я сникаю – сдуваюсь, как воздушный шар, я ведь не имею возможности наполниться радостью и энергией. Новый приход в мою жизнь Антона – то, что так окрыляло меня еще полгода назад – уже почти ничего не значит. Тогда, в июне, он дал мне понять, что мы действительно существуем в разных мирах, и сейчас лишь подтверждает этот тезис. Он живет полной жизнью в познании и общении, изредка навещая меня в тюрьме. Мы перебрасываемся парой слов за быстрым завтраком и парой – за усталым ужином. Иногда, когда в половине двенадцатого я стою, перемывая посуду, он подходит ко мне сзади и осторожно прикасается губами к моему виску. Я знаю, что затем они пройдут долгий путь поцелуев до самой ключицы, но если раньше каждое его прикосновение было для меня как чирканье спички возле сухого хвороста, то сейчас мои дрова отсырели. Я могу лишь догадываться, что он чувствует, так и не сумев меня зажечь и довольствуясь своей собственной разрядкой. Лицо непроницаемое, но если бы он дал себе волю, то я бы наверняка прочла боль и досаду. Жаль, что я ничем не могу ему помочь и, честно говоря, не очень-то и сочувствую: притупились все мои чувства без исключения.