По тонкому льду - Георгий Брянцев

Штурмбаннфюрер побагровел, стукнул своим детским кулачком по столу и сказал:

– Ничего! Я доберусь до них.

В голосе его я не почувствовал особой уверенности.

Бургомистр, основательно «окосевший», пытался заверить гостей, что и он со своей стороны примет все возможные меры. Он начал было перечислять, какие именно, но поперхнулся Слова у него вылетали с надрывным кашлем и крошками от кулебяки. Гизела сделала брезгливую мину и немного отодвинулась.

Мне в голову лезла сумасбродная мысль: "А что, если выпить за упокой души Пухова?" Мысль поистине сумасбродная.

Валентине Серафимовне очень хотелось завести патефон и потанцевать, но майор Гильдмайстер решительно запротестовал: пора разъезжаться.

Все встали из-за стола. Полковник Килиан загремел стулом и едва удержался на ногах.

Начали прощаться. Когда я второй раз за эту ночь ощутил в своей руке теплую руку Гизелы, меня охватило чувство какой-то неловкости. Природу этой неловкости я еще не понимал.

В передней штурмбаннфюрер сказал мне:

– Я довезу вас на своем "оппеле".

– Благодарю, – ответил я.

– Где вы живете?

Я рассказал.

Знаки внимания со стороны начальника гестапо начинали тревожить меня. Я предпочел бы добираться домой пешком.

Мы вышли на улицу. Машины коменданта и полковника Килиана уже отъехали.

Шофер «оппеля» прогревал мотор, и плотный газ клубился у глушителя.

Когда Земельбауэр взялся за ручку дверцы, в центре города грохнул взрыв. Затем застрекотал короткой очередью автомат, и опять наступила тишина.

– Вы слышали? – как бы не веря себе, спросил гестаповец.

– Да, слышал, – подтвердил я.

Я мог сказать больше. Я мог сказать, что взлетело в воздух помещение радиоузла и радиостудии и что для этого понадобилось шестнадцать килограммов взрывчатки, а главное – смелость и отвага ребят из группы Андрея, которых гауптман Штульдреер считает верными людьми абвера.

– Где же это? – нюхая носом воздух, поинтересовался Земельбауэр.

– Трудно сказать. Где-то в центре.

– Поехали, – предложил он и сплюнул.

Мы уселись рядом, и «оппель» неслышно тронулся с места.

Домой я попал в четыре часа утра. Хозяин не спал. Он сидел за столом, макал в воду черствый, проржавевший сухарь и грыз его.

– Ну как? – спросил я, раздеваясь.

Трофим Герасимович аккуратно смел на широкую шершавую ладонь крошки и ловко бросил их в рот. Потом подмигнул мне:

– Видать по всему, все в порядке. Полыхало, куда там! Сработали твои зажигалочки.

Трофим Герасимович намекал насчет моего участия в поджоге состава Это я снабдил его зажигалками, последними из моего личного запаса.

Когда рассказывал Трофим Герасимович, казалось, будто сложную диверсию совершить было легко и просто Он передал всю историю за две минуты, и при этом самыми обычными словами – "подошли, заложили, ушли". На самом же деле это была труднейшая операция, потребовавшая недюжинной смелости и находчивости. Железнодорожные пути и составы охранялись усиленными нарядами солдат и полицаев. И хотя Трофим Герасимович улыбался и равнодушно махал рукой, я чувствовал еще не улегшееся в нем волнение. Новогодняя ночь заложила новые морщины на его лице. Он не спал, ждал меня: хотел поделиться своей радостью. И только когда я выслушал его, он забрался под теплый бок супруги и, сраженный усталостью, мгновенно уснул.

Я последовал его примеру Мне для отдыха едва-едва хватило времени в эту новогоднюю ночь: предстояла встреча с Геннадием и Наперстком.

Спал я немного, но крепко. Мне снилась молодая немка Гизела. Снилась в какой-то необычной обстановке, как это часто бывает во сне. Мы шли с ней на лыжах. Шли глухим хвойным лесом, а по нашим стопам следовал штурмбаннфюрер СС Земельбауэр. Потом мы очутились в зрительном зале неизвестного мне кинотеатра, смотрели фильм, и Гизела все время сжимала мою руку. А когда мы вышли из театра, на дворе стояло лето – солнцепек, духота. Мы пили лимонад и не могли напиться. Он был теплым, не утолял жажды. Проснувшись, я первым долгом подошел к жбану и выпил целый ковш воды. Хозяин спал, и его мощный храп сотрясал стены дома. Часы показывали восемь с небольшим.

Я быстро оделся и вышел. Глазам моим открылось изумительно белое сияние снега. Он был всюду: на земле, на крышах, на заборах, на верхушках телеграфных столбов и на проводах. Стоял чудесный морозный день, первый день нового, сорок третьего года. В небо над вокзалом медленно тянулись столбы дыма, заволакивая чистые облака. Состав продолжал гореть, а виновник пожара в это время крепко спал.

По пустынным улицам дремавшего города вяло бродили патрули. Сегодня их было необычно много. Оно и понятно.

Прежде чем я добрался до дома Геннадия, мне пришлось трижды предъявлять документы. По количеству патрулей, по безлюдью на улицах нетрудно было догадаться, что в городе происходят облавы.

К Геннадию должен был заглянуть и Андрей. Так условились мы после заседания. Дневная встреча нас не пугала. Я являлся сотрудником управы, а Андрей вербовщиком абвера. На худой конец встречу у Солдата он мог оправдать намерением привлечь нас к сотрудничеству с абвером.

Геннадия я застал за бритьем. Он сидел у окна перед небольшим куском зеркала от разбитого прожектора, неторопливо мылил щеки и старательно выбривал. Лицо его, заметно припухшее, с мешками под глазами, убедительно свидетельствовало о том, что Новый год он встретил не без шнапса.

На мое приветствие он едва ответил. Я думал, что Геннадий поинтересуется вчерашним балом у бургомистра, но он не задал никаких вопросов и вообще не проявлял желания разговаривать Молча добрился, подошел к рукомойнику и стал полоскаться. В это время подал голос его наследник. Он спал на диване между подушками и начал орать так, будто с него снимали кожу.

Геннадий прервал умывание, наскоро вытерся, взял своего питомца на руки и неловко пестуя, принялся успокаивать.

Я смотрел на Геннадия и думал. Дети есть дети. И этого пацана он должен любить. Но почему он ни разу не вспомнил и не заговорил о Наташе – своей единственной дочери? Неужели она не оставила никакого следа в его душе? Мне неудобно было начинать с ним разговор на эту тему, но очень хотелось. А я Наташу и мальца Мишу часто видел во сне.

Ввалился с мороза Андрей, озябший, покрытый инеем.

– Привет. С Новым годом, – бросил он деловито. – Сегодня ночью две мои группы выбрасывают в партизанскую зону. Одну – в район Борисова, другую – под Смоленск. Знаете, что кокнули Пухова?

Я кивнул. Геннадий промолчал.