Сама себе враг - Виктория Холт

Я плакала до тех пор, пока у меня не иссякли слезы. Я чувствовала, что меня охватывает безразличие и безнадежность. Казалось, фортуна навсегда отвернулась от нас.

Моя дорогая госпожа де Мотвиль не отходила от меня ни на шаг и всячески утешала и поддерживала, пытаясь хоть как-то облегчить мои страдания.

Хотя я уединенно жила в уютном, увитом плющом замке с красивыми башнями, очень похожими на те, что я видела в детстве и юности, тучи сгущались и над моей головой. Правда, они не шли ни в какое сравнение с теми черными громадами, что нависли нынче над Англией, однако я была лишь слабой женщиной и мне стоило большого труда переносить все новые и новые удары судьбы.

Мое здоровье опять пошатнулось. Я почти ослепла на один глаз, тело мое непомерно раздулось, а на груди появился огромный нарыв. Когда его вскрыли, из раны излилось много крови и гноя, и мне стало легче, а все опухоли спали.

Вскоре после этого в беду попал мой любимец Джеффри Хадсон. Его часто дразнили из-за его маленького роста, а он был человеком гордым и независимым и никому не позволял себя унижать. Я всегда относилась к нему с уважением и обращалась с ним так же, как с прочими придворными. Думаю, именно поэтому он едва ли не боготворил меня.

Все началось с чьей-то нелепой шутки. Джеффри сравнили с индюком и принялись потешаться над ним. Вполне естественно, что малыш разъярился, но чем больше он злился, тем упорнее его дразнили.

В конце концов Джеффри заявил, что вызовет на дуэль любого, кто хоть раз в разговоре с ним помянет индюка. К сожалению, я узнала обо всем слишком поздно. Некий молодой человек по имени Уилл Крофтс опять оскорбил Джеффри и принял его вызов. Джеффри отнесся к делу совершенно серьезно, и они выбрали в качестве оружия пистолеты. Крофтс и не думал стрелять в противника, однако Джеффри чувствовал себя оскорбленным, мириться не пожелал и застрелил своего обидчика.

Я очень рассердилась и расстроилась, потому что привечала покойного ничуть не меньше, чем Джеффри. Вдобавок мы находились во Франции и были вынуждены подчиняться французским законам, по которым убийце грозила смертная казнь. Не в моей власти было отменить приговор, и единственным человеком, который мог бы даровать бедняге жизнь, был всесильный кардинал Мазарини. Но я вовсе не была уверена в его добрых чувствах ко мне, к тому же в будущем я собиралась обратиться к нему с просьбой, касающейся Карла, поэтому я не хотела напоминать ему о себе раньше времени.

Я не знала, как поступить, и пролила немало слез, оплакивая участь несчастного Джеффри. Я назвала его глупцом, и он не стал спорить. Малыш сказал, что его страшит не столько собственная смерть, сколько то, что мне придется впредь обходиться без него – а ведь он всегда так опекал меня!

Я была очень растрогана этими словами и решилась просить Мазарини о смягчении приговора.

Кардинал долго держал меня в неведении, но потом все же прислал короткую записку, где сообщил, что карлика не казнят лишь в том случае, если он немедленно покинет Францию.

Бедняжка Джеффри! Порой мне кажется, что он предпочел бы смерть разлуке со мной. Ведь он был одним из моих немногих верных друзей.

Прощаясь, он горько плакал и причитал, и печаль его была непритворна. Наконец он уехал, и я так никогда и не узнала о его дальнейшей судьбе.

Затем события стали развиваться стремительно. Приехал мой брат Гастон со своей дочерью, чтобы сопроводить меня в Париж. Встреча с Гастоном оказалась очень бурной, потому что он был мне верным товарищем в детских играх, и мы всегда относились друг к другу с большой нежностью и проводили вместе очень много времени. Я с трудом узнала в нарядном, по последней моде одетом и причесанном красавце с живыми карими глазами и надушенными усами и бородой своего любимого брата. Гастон в свою очередь тоже глядел на меня с удивлением. Еще бы! Я очень сильно изменилась и мало чем напоминала ту беззаботную хорошенькую девушку, что много лет назад уехала в Англию. Болезнь наложила отпечаток на мою внешность, и только глаза, которые, впрочем, служили мне уже не так верно, остались прежними. Дочь Гастона оказалась самоуверенной заносчивой девицей и не слишком пришлась мне по сердцу. Ее чрезвычайно испортило то обстоятельство, что от матери ей досталось огромное состояние. Она была одной из самых завидных невест Франции и прекрасно сознавала это. Однако родственников не выбирают, и мне было хорошо с ними, хотя я и понимала, что скорее всего они относятся ко мне как к уродливой надоедливой просительнице. Не так, совсем не так мечтала я вернуться домой!

Неподалеку от Парижа мы встретились с королевой, которая выехала нам навстречу с двумя своими сыновьями – шестилетним Людовиком XIV и четырехлетним Филиппом, герцогом Анжуйским.

Мне было очень приятно увидеться с моими маленькими племянниками. Они были так прелестны, особенно младший. Их темные глазки сверкали от любопытства, и мальчики тут же принялись внимательно рассматривать меня.

Что же до Анны, то она сильно изменилась за шестнадцать лет, прошедших с нашей последней встречи. Она растолстела, но по-прежнему очень гордилась своими прекрасными белыми руками и не забыла ни одного из прежних жестов, помогавших ей некогда показывать их.

На ее круглом лице была написана такая доброта и сострадание, что я расплакалась от радости, когда увидела ее, и столько теплоты было в ее объятии, что в моей душе снова проснулась надежда.

– Вы поедете со мной в карете, и мальчики тоже поедут с нами, – сказала она.

Итак, я прибыла в Париж, сидя рядом с королевой-матерью, маленьким королем и его братом.

Я проезжала по памятным мне с детства улицам, но только теперь они были украшены флагами в мою честь. Как же добра оказалась Анна! Я даже чувствовала угрызения совести, ибо помнила, что, когда она впервые приехала в Париж, я отнеслась к ней далеко не так радушно, как следовало бы. Моя мать сразу невзлюбила ее, и это очень повлияло на мое отношение к юной испанке. Но все это было в далеком прошлом. Анна не помнила зла и нынче искренне предлагала мне свою дружбу.

Колеса кареты протарахтели по Новому мосту, и мы оказались рядом с Лувром, где я родилась.

– Для вас приготовлены апартаменты во дворце, – сказала Анна.

Я повернулась к ней и молча сжала ее руку; я была слишком взволнована, чтобы отвечать.

На следующий день меня посетил Мазарини. Кардинал оказался очень красивым мужчиной, и я сразу поняла, почему он обладает такой властью над королевой. В нем было что-то завораживающее, и если прежде я не верила слухам о его любовной связи с Анной, то теперь подумала, что, возможно, молва и не лгала. Позднее я узнала, что множество людей полагало, будто кардинал и королева тайно заключили брачный союз, однако в этом я сомневалась тогда и сомневаюсь до сих пор. Я могу судить лишь о том, что видела сама: Анну и Мазарини безусловно что-то объединяло, но вряд ли узы брака.

Он был умен – иначе Ришелье не сделал бы его своим преемником, но меня удивляло, что выбор Ришелье, который всегда был врагом Анны, пал на человека, ставшего ее близким другом.