Руна смерти - Олег Курылев

На следующий день с самого утра все только и обсуждали последствия вечернего налета. К телефону было не прорваться. Стоя на террасе, по поднимающимся над свежими ранами Кельна дымам люди пытались определить, какой это район. Наконец, часам к двенадцати, адъютант одного из высокопоставленных генералов привез раздобытую им копию предварительного отчета о разрушениях и жертвах. Все те, у кого здесь жили родственники и знакомые, бросились выспрашивать о конкретных улицах и кварталах. Узнав, что Цеппелинштрассе и еще пара улиц, где могла у знакомых и родственников оказаться его мать, не пострадали, Ротманн успокоился. Бомбили промышленные районы и мосты через Рейн. Говорили, что зенитчики и самолеты ПВО сбили сорок «лаймастеров» и отогнали вторую волну бомбардировщиков. В это, впрочем, мало верилось, тем более что слух исходил от лечившегося здесь же генерала люфтваффе.

— Ну что, молодой человек, ваши дела явно идут на поправку, — сказал после осмотра в тот день приглашенный в клинику профессор-нейролог. — Но о фронте и думать забудьте. По крайней мере на год, никак не меньше. Я напишу свое категорическое заключение в эпикризе.

Ротманн поблагодарил профессора и, когда тот направился к следующему пациенту, остановил старшую медсестру:

— Скажите, фрау Биерштайль, у вас нет сведений о пострадавших вчера среди персонала вашей клиники?

— Если под персоналом клиники вы подразумеваете фройляйн Грету, то могу вас заверить, что наш персонал в полном порядке.

Но ни в этот, ни на следующий день Грета не появилась. Скоро стало известно, что она откомандирована в один из госпиталей для оказания помощи пострадавшим при последнем налете. «Почему именно она?» — спрашивали многие. «Потому, что наша Грета борется за победу в соревнованиях „Лучший в своей профессии“, — отвечали им сестры. — В прошлом году она победила на районном уровне, а в этом хочет стать первой в нашем гау».

«Чертовы соревнования, — думал Ротманн, — их всё еще, оказывается, не отменили». Он вспомнил, что к Первому мая, по-прежнему отмечаемому в Германии как национальный День труда, выявлялись основные победители более чем в семистах профессиях по всему рейху. Поняв, что уже не увидит ее здесь, Ротманн, срок лечения которого подходил к концу, впал в уныние и слонялся по парку без дела. Он рассчитывал в оставшиеся дни если не прояснить их отношения — отношений-то еще никаких не было, — то хотя бы разобраться в самом себе. Но для этого необходимо ее видеть. Пусть мельком, пусть она разговаривает с другими, но видеть ее губы и слышать этот голос.

— Сынок, тебе не удалось что-нибудь узнать об отводе вашей дивизии с фронта? — спрашивала навестившая его мать, беспокоясь о Зигфриде.

Он сочинил сказку, будто бы есть сведения, что их «Мертвую голову» отправят на отдых во Францию. Это могло быть и правдой — с марта сорок третьего они без передышки находились в гуще боев на Восточном фронте. Харьков, Белгород, Сталино, Кривой Рог, Черкассы, Кишинев… Последние города уже без него. И он сам надеялся на такой вариант, но никаких сведений об этом у него не было.

— Ты чем-то расстроен?

— Нет, мама, всё в порядке. Врачи говорят, что я быстро поправляюсь. — И, чтобы успокоить ее, тут же добавил: — Но для фронта мне необходимо еще не меньше года отдыха.

Дня через три Ротманн вдруг увидел Грету из окна холла. Она быстро шла по центральной аллее к главному входу. Его сердце заколотилось от радости — она вернулась! Он прошел в свою комнату и плюхнулся на кровать.

— Ну что там в Крыму? Говорят, румыны неплохо держат свой фланг, — бодрым голосом поинтересовался он у своего соседа, читавшего газету.

— Ты что, Отто, еще несколько дней назад мы потеряли Керчь и Симферополь! — удивился тот. — Я опасаюсь, что нам пришлось оставить уже весь полуостров.

Но Ротманн вряд ли понял смысл его слов. «Где же я увижу ее, — думал он, глядя в потолок. — Сегодня дождь, на террасе торчать глупо. А встретиться нужно в таком месте и так, чтобы она не могла отделаться простым кивком». Он вскочил и подошел к окну — Грета быстрым шагом удалялась от их корпуса в сторону ворот. Ротманн выбежал в коридор и остановил первую попавшуюся сестру:

— Урсула… Э… простите, Юлиана, разве Грета Гюттнер уже ушла?

— Она заходила только на минуту за своими вещами, господин Ротманн.

Дня через четыре он прощался с пациентами и сестрами «Святой Терезы».

— Завтра Грета возвращается сюда, — заговорщически сказала ему одна из сестер, — может быть, ей что-нибудь передать?

— Спасибо, я попробую сам поблагодарить ее.

Через несколько дней он, узнав, что Грета сменяется сегодня в восемь часов вечера, действительно поджидал ее недалеко от входа на территорию клиники. Накрапывал мелкий дождь. Он был в легком штатском плаще и кепи и держал в руках небольшой, но очень изысканный букет роз с длинными свисающими стеблями. Такие букеты ему приходилось видеть в руках невест на свадебных фотографиях некоторых своих сослуживцев. Они были оформлены не в виде метелки, а наподобие настенного украшения.

Из ворот вышли сразу четыре женщины. Увидев человека с цветами, остановились и стали шушукаться. Наконец одна из них отделилась от остальных и пошла к нему. Это была она.

— Это вам, фройляйн Грета, — сказал он, протягивая цветы. — Я пришел поблагодарить вас и… и проводить домой. Вы, наверное, очень устали.

— Спасибо, господин Ротманн. Но я не устала.

Она взяла букет и, помахав своим подругам, повернулась к нему. Опять этот долгий взгляд.

— Ну что ж, пойдемте.

Они двинулись в направлении центра, и Грета взяла его под руку. Через несколько минут она уже с жаром рассказывала про свою командировку в центральный городской госпиталь, про то, что там всё очень отличается от их тихой и благополучной во всех отношениях клиники. При этом Ротманн ощущал непроизвольные похлопывания ее ладошки по своей руке в такт некоторым словам, которые она считала важными. «Однако же не может ведь такая девушка быть совершенно свободна, — думал он. — У нее наверняка есть жених или друг, который сейчас сидит где-нибудь в окопах».

— Скажите, Грета, как вам понравился концерт?

— Концерт? Ах, тот концерт в Бетховен-халле? Но мы не дослушали его до конца. Он начался в восемь, а в десять стали бомбить. Мы даже не поняли, что происходит. Представляете, отыграли симфонические сцены из «Полета валькирий», «Шелеста леса», — с каждым вспоминаемым ею названием она легонько хлопала его по руке, — из «Кольца Нибелунгов»… да, еще из оперы «Лоэнгрин», а потом вдруг оркестр заиграл «Гибель Богов», буквально первые такты, и что-то произошло. Все закрутили головами, а музыканты играют себе и играют. Пока на сцену не выбежал толстый человек во фраке и не замахал руками. И только когда они смолкли, все услышали звуки сирены на улице.

— Но всё-таки вам понравилось?

— Конечно! А вы любите Вагнера?

«Не любить Вагнера в Германии сейчас просто не принято», — подумал про себя Ротманн.