Заговор Горбачева и Ельцина. Кто стоял за хозяевами Кремля? - Александр Костин

Успех в Березниках окрылил Ельцина. Он увидел, что многие за «бунтаря», убедился, что «добровольные помощники» тоже что-то могут, а не зря языками молотят. Совсем приободрился, когда услышал свою фамилию и на предвыборных собраниях в Москве.

Появилась идея баллотироваться по Москве, отказавшись от периферийных округов, где шансы у него были более высокими. Ее поддерживали далеко не все его единомышленники. Более того, многие назвали это «непростительной ошибкой, пижонством, наглостью, самоуверенностью». Да, он понимал, что идет на большой риск, может лишиться, по сути, единственного шанса вернуться назад из политического заточения к людям. Тем не менее уперся и сказал на очередной тусовке: «Буду баллотироваться в Москве по национально-территориальному округу №1».

Не мания величия или самовлюбленность, не только упрямство двигали им: Ельцину хотелось чувствовать за собой поддержку Москвы, той Москвы, которая его отвергла год назад. Итак, 21 февраля 1989 года он сделал шаг к Олимпу:

«Странно, но мне до сих пор не верится, что это случилось. Кандидатом по Московскому национально-территориальному округу зарегистрирован Б. Ельцин. То, чего так не желали, чему с таким отчаянием сопротивлялись аппаратные верхи, произошло.

Вместе со мной в избирательный бюллетень будет включен Ю. Браков, генеральный директор ЗИЛа.

Но по порядку… На окружном собрании меня должны были «прокатить».

Да, пытались «прокатить». Во всяком случае, для этого было сделано все…»

Но Ельцин сумел «переиграть» команду Горбачева. Во-первых, он смог овладеть аудиторией и «переманить» на свою сторону многих из сидящих в зале. Рубашка у него, пока он стоял на сцене и отвечал на вопросы избирателей, стала мокрой, как у землекопа, А вопросы сыпались прицельные, словно стрелы, прямые и колючие. Например, такие: «Почему вы предали Московскую партийную организацию, струсили, испугались трудностей?» «На каком основании ваша дочь переехала в новую квартиру?» «Какие ошибки вы допустили, работая первым секретарем?»… И все в таком духе. Он не юлил, отвечал уверенно, что многим и понравилось.

Но не это было главным. Постарались основательно режиссеры Ельцина. Они сделали почти невозможное, потратив на это немало сил и средств.

«Я видел, что зал потихоньку начал оттаивать, появились какие-то надежды на незапланированный исход.

Но был у нас припасен еще один сюрприз. Перед началом собрания ко мне подошел космонавт Георгий Гречко и сказал, что хочет снять свою кандидатуру, поскольку считает, что будет правильным, если меня выдвинут кандидатом в депутаты, и вообще сражаться со мной не хочет. Я говорю: нет, подумайте… Он ответил: я твердо решил. Ну а тогда я попросил его, чтобы он взял самоотвод перед самым началом голосования»[253].

И вот Гречко подходит к трибуне: Ельцин буквально сжался в комок, что скажет соперник, и когда услышал желанное: «Прошу снять мою кандидатуру», словно гора с плеч свалилась.

«Это был, конечно, мощнейший удар по организаторам, — признался позже Ельцин. — Я набрал больше половины голосов…»

Ельцин почти каждый день встречался с избирателями, выступал на митингах, участвовал в теледебатах. Он говорил то, что люди хотели услышать, резко критиковал партверхушку, особенно нажимал на привилегии, говоря, что из-за них и «забуксовала» перестройка.

Партийная печать старалась не замечать бывшего вожака свердловских и столичных коммунистов, недавнего кандидата в члены Политбюро. Зато усиленно помогали ему западные СМИ. Чуть ли не ежедневно Ельцин давал интервью американским, английским, французским, немецким радиопрограммам и телевидению. По коротким волнам его голос возвращался в Союз. Вот одно из типичных интервью тех дней, которое передало вечером 21 марта 1989го Би-би-си. Взяла это интервью сотрудница польской службы этой радиостанции:

«Шмонес: Как вы расцениваете свою предвыборную кампанию?

Ельцин: Как достаточно непривычную, необычную, напряженную, трудную. Трудную потому, что и создавались определенные препятствия, ну и нелегкую в том плане, что каждый день встречи, а часто и по две встречи в день, которые длятся по 34 — 5 часов.

Шмонес: Вам не препятствуют производить эти встречи?

Ельцин: Большие залы не дают.

Шмонес: В сегодняшней лондонской прессе появились догадки, что вот расследование, которое ведется против вас, оно завелось затем, чтобы, когда вы выиграете (а то, что вы выиграете, ни у кого нет сомнений здесь), чтобы можно было объявить неважным этот ваш выигрыш. Что вы думаете об этом?

Ельцин: Я думаю, что это сделано для того, чтобы все-таки повлиять на результаты выборов.

Шмонес: Вы думаете, это повлияет?

Ельцин: Не думаю, чтобы очень серьезно это повлияло.

Шмонес: То есть вы верите, что вы выиграете на этих выборах?

Ельцин: Ну я бы так категорически не заявлял, потому что выборы есть выборы, поэтому на сто процентов никогда нельзя быть уверенным, но я все-таки верю.

Шмонес: Борис Николаевич, ну, скажем, вы выиграли эту кампанию. Как вы видите свою роль в новом советском парламенте?

Ельцин: Это в зависимости от того, буду я просто депутатом и собираться только на съезд, или буду в постоянно действующем Верховном Совете СССР, который будет избран на съезде. В Верховном Совете буду активно содействовать претворению в жизнь той программы, которая, так сказать, намечена, и соединившись с другими депутатами, которые имеют аналогичные программы, чтобы вместе увереннее пробивать эти программы в жизнь.

Шмонес: А у вас какие планы? Скажем, главный принцип этой программы?

Ельцин: Иметь государственную программу укрепления экономики за два-три года, экономики и финансов, и на этой базе сосредоточить на несколько лет, скажем, на три года, сосредоточить основные усилия на повышение жизненного уровня народа во имя того, чтобы люди поверили в перестройку. Тогда бы они своей обратной отдачей в эту перестройку отдали намного больше, чем они отдают сейчас, когда у некоторой части населения вера в перестройку начинает падать.

Шмонес: А в плане демократических реформ?

Ельцин: В плане демократических реформ это демократизация дальнейшая выборов, которые, я считаю, пока не полностью демократичные. Это первое. Второе — иметь сумму таких законов, чтобы действительно стать правовым по настоящему государством. Это напрашиваются законы о пенсиях, закон о референдумах, закон о печати, закон о молодежи, закон о свободном доступе к информации и так далее»[254].

Борис Николаевич не только говорил. В один из дней, собрав армаду журналистов, пошел и прикрепился в районную поликлинику, якобы отказавшись от кремлевской.