Летняя королева - Элизабет Чедвик

– Вы должны оставить пути открытыми. И вам нельзя рисковать собой в войне, пока ваши наследники не станут на ноги. Страна до сих пор приходит в себя после суровой зимы и весны. На полях едва взошли всходы. Посвятите это время земледелию и отдыху.

Людовик посмотрел на своего наставника, по-настоящему вгляделся и заметил тени под его глазами, впалость щек. Сугерий уже давно постарел, но Людовик никогда прежде не думал о нем как о дряхлом или смертном человеке. Конечно, он часто негодовал на него, желая, чтобы он исчез куда-нибудь и перестал вмешиваться, но сейчас неожиданно осознал, что ничего вечного, постоянного в жизни не бывает. Быть может, именно в это время, посвященное земледелию и отдыху, придется отпустить Сугерия.

– Я подумаю, – буркнул он недрогнувшим голосом, хотя момент прозрения сильно его потряс.

– Это все, о чем я вас сейчас прошу, и надеюсь на вашу мудрость. – Сугерий посмотрел на Людовика проницательным взглядом. – У вас она есть, сын мой, хотя иногда вам дается с трудом из-за собственного упрямства и чужих неразумных советов.

Нет, есть еще силы в старике, раз продолжает читать проповеди. Минутное беспокойство Людовика отошло на задний план.

Дворецкий постучал в дверь жезлом и объявил, что прибыли помощницы королевы с известием о новорожденном.

Людовик выпятил грудь, приказав им войти. Сейчас он увидит сына.

К королю подошла повитуха, держа в руках сверток. Глаза опущены, лицо ничего не выражало.

– Сир… – Она опустилась на колени и развернула одеяльце, чтобы продемонстрировать ему голенького младенца. Людовик уставился на крошечное создание, которое ежилось от внезапного холода, издавая тихий плач, похожий на мяуканье. Ему показывали девочку, но это невозможно. Король онемел. Он смотрел неверящим взглядом то на ребенка, то на собравшихся придворных, сопровождавших повитуху. Вроде бы все так, но этого не могло быть. Он стиснул зубы.

– Достаточно. – Король махнул рукой. – Унесите ребенка.

Повитуха тщательно завернула девочку в одеяльце и в сопровождении свиты унесла из комнаты. Людовик взглянул на свои руки – они дрожали. От потрясения в голове не было ни одной мысли; он не мог думать. Ему показалось, будто из-за отсутствия мужских гениталий у младенца его собственные гениталии тоже пропали, а сам он весь распадается на куски.

– Держитесь, – произнес Сугерий. – По крайней мере, королева доказала, что плодовита.

Людовик прошелся по комнате, как во сне, дотрагиваясь то до одной, то до другой вещи. Он остановился у стола, где лежал лист со словом «Филипп», и оно бросилось ему в глаза, как клеймо.

– Еще секунду назад у меня был сын. Теперь его нет, его место заняла девчонка, а у меня ничего не осталось. – Он схватил пергамент и скомкал в кулаке.

– Сир…

Король бросил на Сугерия взгляд, полный муки и ярости.

– Что теперь подумают обо мне люди, раз я не могу дать сына этой женщине, даже с благословения папы римского? Что они скажут? – К глазам подступили слезы, внутри появилась боль. – Это целиком ее вина. Она снова меня подвела. Если Бог не может заставить ее родить мальчика, то я тем более. – На секунду его охватила жгучая ненависть к жене за то, что она так с ним поступила, а потом снова больно ударило недоумение. Людовик был так уверен, что родится мальчик. Его убедила церковь, что он все делает правильно. Сам папа пообещал. Его буквально силком заставили влезть во все это и сделали его жертвой. – Не нужно, – предупредил он Сугерия, подняв руку. – Даже не пытайся меня утешать и говорить, что все будет хорошо. Мне давно следовало расторгнуть этот брак.

– Я знаю, что вы страдаете, сын мой, – отвечал Сугерий, – но вы не вправе сомневаться в воле Божьей, к тому же у вас родилась здоровая дочь. Такое событие стоит отпраздновать, ведь в будущем вы сможете подобрать ей хорошую партию. И вы, и ваша жена достаточно молоды, чтобы попытаться еще раз.

Людовик содрогнулся.

– Только не с ней, – отрезал он. – Она подвела меня в последний раз.

– Но в случае развода вы потеряете Аквитанию, и, если уж на то пошло, это гораздо серьезнее, чем потеря жены. Я советую вам не торопиться, хорошенько все обдумать. Представьте, что будет означать такой шаг для Франции, а не только лично для вас.

Людовик прикусил щеку. Он уже все для себя решил, но понимал, что Сугерий будет бороться с ним до последнего из-за огромного богатства Аквитании. Однако Людовика это больше не интересовало. Нужно избавиться от Алиеноры. Когда он впервые ее увидел, она показалась ему ангелом. Он относился к ней с трепетной любовью, но оказалось, что она привнесла в его жизнь только скандалы и позор. Из-за нее Людовик чувствовал себя виноватым и нечистым, да она сама была нечиста, поскольку рожала ему одних девчонок. Лекари объяснили ему, что женщина, рожающая лишь девочек, чересчур сильна в своих соках, и этот неестественный дисбаланс способствует тому, что ее семя побеждает семя мужа; таким образом, на свет появляются только женские особи. Другое объяснение этого факта – то, что семя мужа недостаточно сильное, чтобы брать верх, но Людовик даже в расчет не брал собственную слабость. Это была ее вина, целиком и полностью, поэтому нельзя больше терпеть жену с таким пороком. Он начнет поиски более подходящей подруги, той, которая родит ему сына.

– Хорошо, – обронил он Сугерию. – Я все обдумаю.

Старый священник закашлялся и сделал глоток вина.

– Вы должны позаботиться о крещении новорожденной. Какое дать ей имя, уже решили?

Людовик об это даже не задумывался – был сосредоточен на сыне. И разумеется, он не собирался поменять имя на Филиппу, хотя оно встречалось в обоих семействах.

– Я оставляю решение за женой. Она родила ее. Пусть теперь и назовет.

Алиенора закончила молитву, перекрестилась и поднялась с колен, выдохнув облачко пара. В это серое февральское утро холод в церкви пробирал до костей, а лучи света, падавшие из высоких окон на плиточный пол, не приносили никакого тепла. Церковь обогревали только мигающие свечи, выставленные в ряд. Алиенора на секунду задержалась, чтобы зажечь свою свечу и поставить к остальным.

Вот уже несколько недель, как Сугерий лежал в могиле. Сен-Дени отзвонила по своему любимому аббату, когда его укладывали на вечный покой в церкви, которую он прославлял последнюю часть своей жизни. Он умер в страхе за свою душу – в страхе, потому что слишком много времени уделял политике и мирским проблемам, вместо того чтобы заняться духовными. Он умолял Бернара Клервоского побывать у его смертного одра и помолиться за него. Но Бернар, сам старый и дряхлый, не сумел приехать, а прислал вместо себя льняной платок, который Сугерий и сжимал в руке, когда умирал, прося, чтобы за его душу служили постоянные мессы и молебны.

Как странно, думала Алиенора. Она знала Сугерия все те годы, что была королевой Франции. Он часто вызывал в ней раздражение и досаду, когда мешал ей. Аббат проявлял невероятную изобретательность, достигая своей цели, но ни разу она не чувствовала угрозы, и это поднимало его в ее глазах. Он не позволял личному мнению влиять на его поступки. Людовик рыдал как дитя, потеряв наставника. Тем не менее, когда слезы просохли, взгляд его остался жестким.