Черный дом - Михаил Широкий

что говорилось рядом. Сначала обрывки слов, затем отдельные слова и словосочетания, потом относительно крупные куски речи и, наконец, всё то, что произносилось у него над ухом.

– Ох, папка, папка, и тяжёлая же у тебя рука! – говорил приятный, мелодичный голос, с насмешливо-укоризненной интонацией. – Ты, как обычно, немножко перестарался. Чуть-чуть. Не рассчитал сил… Я ж, кажется, раз пять тебе повторила: оглуши его немного, чтоб он вырубился на пару минут. А ты что сделал? Раскроил ему череп, – кровь вон из уха идёт. И вообще, видок у него, как у покойника. Может, загнулся уже, чего доброго? Было бы обидно…

Гоша сразу же узнал этот голос. Неторопливый, чувственный, словно обволакивающий, так волновавший и возбуждавший его не так давно голос красавицы из сквера, приведшей его в свой дом ради какой-то известной только ей цели. Но то, что цель эта ему лично не сулила ничего хорошего, это, судя по происшедшему с ним только что, было несомненно. Его мысль, едва лишь отлетели последние остатки обморока, напряжённо заработала. Он старательно пытался уразуметь, что же с ним случилось, куда и к кому он попал, что с ним собирается сделать эта странная – более чем странная! – девушка? «Судя по всему, я в очередной раз вляпался в какое-то дерьмо», – думал он, уткнувшись лицом в грязный пол и чувствуя щекой его неровную шероховатую поверхность. – «Только на этот раз всё, кажется, хуже… гораздо хуже, чем обычно. Кажется, моё дело дрянь!»

Чтобы побольше узнать из речей незнакомки, и прежде всего о её намерениях в отношении его, он решил как можно дольше притворяться бесчувственным и внимательно слушать всё, что она скажет. Слушать – и соображать, делать выводы, пытаться найти выход из этой непростой, пугавшей его всё больше ситуации.

– Да, папуля, твою бы энергию да в мирных целях, – продолжала между тем выговаривать кому-то Алина, судя по её чуть подрагивавшему голосу, еле сдерживая смех. – Цены б тебе не было! Ну сам подумай: если этот чмошник действительно откинул копыта – а очень похоже на то, – что нам тогда делать? Все мои усилия, получается, насмарку. Псу под хвост! Я поймала его в свои сети, полчаса вынуждена была слушать всякую бредятину – какая я красивая, обворожительная, сексапильная и всё такое (будто я сама этого не знаю!), – привела его сюда, в эту вонючую конуру… Кстати, то, что мужики не сбегают, увидев эту мерзкую гнилую развалюху и эту бомжацкую обстановку, единственно моя заслуга. Я тебе уже не однажды говорила и повторю ещё раз: пора менять хазу, эта не годится…

И только в этот момент, слушая разглагольствования словоохотливой хозяйки, Гоша вспомнил наконец то, что странным образом, – должно быть, под действием страшного удара, обрушившегося на его голову, – на какое-то время выпало из его памяти. Он отчётливо вспомнил того, кто нанёс ему этот удар, – огромного мускулистого мужика с увесистой дубиной в руке, обладавшего, по-видимому, невероятной физической силой, которую Гоше довелось испытать на себе. Теперь несложно было догадаться, с кем разговаривала Алина, кого она называла «папулей». «Неужели этот мордоворот – её отец?» – с сомнением подумал Гоша. Однако ему тут же пришло на ум, что после того, что произошло с ним только что, это было совсем не то, чему следовало удивляться более всего.

– Ладно, хватит базарить по-пустому, – после короткой паузы отчеканила Алина совсем другим тоном – холодным, жёстким, суховато-деловым. – Раз этот сопляк дал дуба, значит, веселья у нас сегодня не будет. Жаль, конечно, я уже настроилась… Но ничего не поделаешь, бывает. Постарайся, папочка, впредь быть поаккуратнее. Не ломай мне кайф… А сейчас займёмся жмуриком. Не очень приятно, конечно, но приходится. Неизбежные издержки нашей работы…

Приблизившись к лежавшему ничком Гоше, она окинула его пренебрежительно-брезгливым взглядом, а затем, видимо не удовольствовавшись этим, пнула его ногой в бок.

Это задело Гошу за живое, и он, тут же позабыв о своём решении как можно дольше изображать бесчувствие, пошевелился, приподнял голову и бросил на свою обидчицу угрюмый взор.

– О-о, какой сюрприз! – заметив в нём признаки жизни, радостно воскликнула она и даже хлопнула в ладоши. – А наш-то покойничек, оказывается, жив! Прекрасно! А я уж начала было его оплакивать… Слышь, фраерок, ты вовремя ожил. Мы с папулей уже собирались предать твои бренные останки земле. Вот была бы умора – похоронили б тебя заживо, прям как Гоголя… или кого-то там, не помню… Хотя, – прибавила она, вдруг мрачно осклабившись, – для тебя, пожалуй, было бы лучше быть погребённым живым, чем… – Тут, словно боясь сказать лишнее, она оборвала себя на полуслове и загадочно усмехнулась.

Гоша, голова которого, как только он оторвал её от пола, вновь разболелась и отяжелела, будто схваченная тесным металлическим обручем, с усилием приподнялся и привалился спиной к стене. Преодолевая слабость, головокружение и лёгкую тошноту, он упёрся затылком в стену и поднял покрасневшие, подёрнутые дымкой глаза на весело ухмылявшуюся, торжествующую девицу, стоявшую, уперев руки в бока и чуть склонив голову, напротив него. Сквозь застилавшую его глаза плотную колышущуюся пелену он видел её черты не очень ясно, как в тумане, но сиявшую на её лице жизнерадостную, ликующую усмешку всё же мог различить: эта широкая белозубая улыбка буквально распирала её и словно озаряла всё вокруг. И именно от этой её светлой, открытой улыбки на милом девичьем лице, так резко контрастировавшей с грозным, непонятным до конца и оттого ещё более страшным смыслом её слов, ему становилось особенно не по себе. Он всё отчётливее начинал понимать, что с ним происходит что-то жуткое, дикое, непоправимое, что он по глупости своей, или по невероятному, несчастному стечению обстоятельств, или, быть может, по чьей-то могущественной, неведомой для него воле, за какие-то неизвестные ему грехи, попал в историю, которая может закончиться для него очень скверно. Настолько скверно, что и подумать об этом страшно…

– Ну что, пловец, ты, надеюсь, окончательно оклемался? – Алина сложила руки на груди и посмотрела на него в упор. – Улавливаешь всё, что я говорю? Отлично. Тогда давай познакомимся поближе, если ты не против… А если против, – добавила она, криво усмехнувшись, – тебе всё равно придётся сделать это, потому что ничего другого тебе не остаётся… Ну, меня-то ты уже знаешь. Хотя, надо сказать, очень поверхностно. Признаюсь тебе откровенно: я не совсем то, чем кажусь со стороны, на первый взгляд. Точнее – совсем не то! Я не та, за кого ты меня принял и на что ты сразу же повёлся… на что все вы, козлы, так легко