Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

Любое письмо моложе того, кто его написал. И чем дальше — тем больше.

Именно это имел в виду Георгий Хронов, разработавший план будущей карьеры друга. Стемнин должен был отправлять заполненные купоны в газету бесплатных объявлений и предлагать людям помощь в написании писем. Его клиентами могли стать те, кому по разным обстоятельствам своей личной жизни предстояло решающее объяснение, но кто не берется это сделать сам. Влюбленные, которые желают открыть свои чувства, поссорившиеся, стремящиеся к примирению, но боящиеся беседы. Те, кто собирается расстаться с другом или подругой, но хотел бы сохранить добрые отношения.

Солнце разило по глазам. Нюша шагнула к окну и сдвинула занавеску. Занавеска налилась буграми воздуха.

Нужно брать разные деньги в зависимости от количества и размера писем, заметил Звонарев. Лина добавила, что надо еще брать деньги за собеседование. «Прежде, чем ты будешь писать письмо, ты должен выслушать клиента, понять, что он за человек, какая у него история, какой стиль. А это отдельное время и отдельная работа»…

Сошлись на том, что за письмо нужно брать от трехсот до пятисот рублей и еще сто за собеседование. Таская черешню с блюда, сочиняли текст объявления. Все, кроме Павла Звонарева. Павел взял листок бумаги, тарелку с бутербродами и ушел в комнату.

Купон оказался слишком мал для рекламных идей. Любые поэтические вольности требуют простора.

— «Письма доброго ангела». Нужно вдохновить, чтобы поверили в чудо, — предложила Ануш.

— Не знаю. Не знаю. То есть прекрасно, конечно. Но мужчина на такое не клюнет. — Григорий долго трет бритый подбородок. — Надо по-деловому. Типа: «ваши проблемы — наши письма».

— «Ваши проблемы — ваши проблемы», — не удержался Стемнин.

— Надо заинтересовать. Дать понять, что это стоящая идея… — задумчиво произнесла Лина, срезая ложкой с торта кремовый лепесток. — Где мой муж? Илья, проверь. Его нельзя оставлять одного надолго.

После длительных дебатов появился первый одобренный вариант:

«Объясниться в любви, наладить отношения, достичь мира и облегчить душу при помощи письма. Профессионально, доверительно, недорого. Телефон…»

Стемнин колебался… Казалось, он увязает в авантюре. Как брать деньги? Как на него будут смотреть эти люди? А вдруг он окажется шарлатаном?

Шаркая тапками, вернулся Паша. Он оглядел всех свысока, держа на весу листок, словно глашатай — свиток с государевым указом. Ни слова не говоря, он разжал пальцы, и бумага приземлилась на колени Лине. Лина, отхлебнув чай, принялась за чтение. Лоб ее страдальчески наморщился, и вдруг она фыркнула на листок чаем, как гладильщицы брызгают на белье водой. Потом, встав из-за стола, она треснула Пашу по спине ладошкой.

Когда забрызганный листок попал наконец в руки Стемнина, он прочел:

Неграмотные неврастеники,

колхозник, бьющийся в истерике,

Кинг-Конг, страдающий без слов!

Всего за триста деревянных

письмо спасет вас, окаянных,

вернет вам счастье и любовь.

На двойки вы учились в школе?

Писать не научились, что ли?

Не рвите на себе волос!

Черкнем записку за три сотни,

чтоб все, что порвалось сегодня,

назавтра на века срослось.

Дождь горстями метал в окно холодную воду, непогода наступала на университетские сады и аллеи, переправляясь через реку прозрачными полками ледяной конницы. Казалось, эти горсти сильных капель — какой-то знак, вызов Стемнину, уставившемуся в светлое незримое. Но какой знак, куда вызов — этого он понять не мог, хотя все равно было хорошо.

Огромный красный зонт Елизаветы Дмитриевны сох на полу, занимая добрую половину маленькой комнаты.

— Такого свинарника даже у свиней нет, — ворчала Елизавета Дмитриевна, стоя посреди комнаты в лимонно-желтых хозяйственных перчатках. — Что ты за человек, Илья! Как женится — пожалуйте к психиатру, развелся — к ассенизатору.

— Не бузи! Форточки в доме всегда открыты, по улице машины непрерывно ездят, ясно, что в доме будет пыль, — отвечал Стемнин, делавший накануне генеральную уборку.

— Привезла вот тебе специальную тряпочку, она нарочно разработана от пыли.

— Зачем мне еще тряпочка?

— Мягкая и приятная. Не то что это недоразумение в клеточку. Даже думать не хочу, чем это было, пока не стало тряпкой.

— Оно было мне очень близко. Ближе, чем рубаха. Гораздо.

— Не трепись.

— Это были…

— Хватит! Илья! Я хочу с тобой серьезно поговорить. Это касается твоей жизни, между прочим. Ты должен каждый день есть горячий суп! В одно и то же время! — Говоря это, Елизавета Дмитриевна ушла с тряпкой в ванную, а сын остался в комнате.

— Надо время засечь, — сказал Стемнин, не повышая голоса и будучи уверенным, что мать его не слышит. — Я хочу рассчитать, сколько советов ты даешь в единицу времени. Каков твой личный рекорд…

Через минуту Елизавета Дмитриевна вернулась в комнату и напряженно смотрела на сына озабоченным взглядом. Было видно, что она собиралась сказать ему что-то очень важное, серьезное и нелицеприятное, но в последнюю секунду вдруг забыла, что именно. На всякий случай, пока не вспомнилось самое главное, Елизавета Дмитриевна спросила с укором:

— Илья! Ты клубнику-то ешь?

Дождь забарабанил по стеклам. Мир за окном превратился в серебристо-зеленое марево и исчез.

Звонок раздался уже через два дня после отправки первого купона. Хотя Стемнин начал ждать звонков, как только опустил конверт в ящик, все же было удивительно, как быстро письмо дошло до газеты. Звонила женщина. У женщины был низкий голос. Такому голосу могло быть сорок лет или даже пятьдесят.

— Это вы? Алло!

— Да. Кто это?

— Ну здравствуй. Я по объявлению. Как тебя зовут?

— Здравствуйте, — ответил он, пытаясь сдержать подступающую дрожь. — Меня зовут Илья Стемнин. Чем могу быть полезен?

Он столько думал об этом звонке, но сейчас оказался абсолютно к нему не готов.

— Меня зовут Есения. Сколько тебе лет? — спросил голос.

— Простите… Это важно?

— Мне не нравятся маленькие мальчики.

— Боюсь, здесь какая-то… — Стемнин растерялся еще больше.

— Я хочу, чтобы ты написал мне.

Он понял, что произошло недоразумение. Кроме того, женщина, кажется, была пьяна. Заикаясь, Стемнин попытался объяснить, что его дело — решать чужие проблемы, а не вступать в отношения самому. Ужасно было то, что по его сбивчивой речи могли сделать выводы о его письмах. «Если бы мой клиент был я сам, я бы ни за что не стал иметь со мной дело».