Лев Африканский - Амин Маалуф

«Однако во время осады Гранады никто больше не потешался над причитаниями Астагфируллаха, — продолжал свой рассказ отец, задумавшись о выходках юношеских лет, — многие почитали его. С годами он не утратил привычку повторять свое заветное слово и вести себя характерным для него образом, напротив, черты, делавшие его в наших глазах смешным, даже усилились. Просто изменился сам город.

Понимаешь, сынок, этот человек всю свою жизнь предрекал людям, что если они будут продолжать жить, как они жили до этого, Всевышний накажет их и в этой жизни, и в другой, он превратил несчастье в приманку. Я еще помню одну из его речей, которая начиналась примерно так:

— Направляясь сегодня утром к мечети, проходя ворота Песочной копи и Лоскутный рынок, я насчитал четыре питейных заведения — астагфируллах! — где почти не скрываясь торгуют малагским вином — астагфируллах! — и другими запрещенными напитками, названий которых я не знаю и знать не желаю».

Отец принялся изображать проповедника: то повышать голос до дисканта, то понижать до баса, верещать, обильно сдабривая речь заветным восклицанием, которое выпаливалось им так быстро, что стало совсем неразборчивым и скорее походило на междометие. Хотя было ясно, что отец несколько преувеличивает, он довольно верно передавал манеру шейха обращаться к народу:

— Неужто посещающие сии непотребные места не знают с младых ногтей, что Господь проклял и того, кто продает вино, и того, кто его покупает? Что Он проклял и того, кто его пьет, и того, кто его подносит? Они знают это, но забыли или же предпочли выпивку, превращающую человека в пресмыкающуюся тварь, Слову, обещающему Эдем. Одно из этих заведений содержит иудейка, и ни для кого это не секрет, но три других — астагфируллах! — принадлежат мусульманам. Впрочем, их завсегдатаи не являются ни евреями, ни христианами! Кое-кто из них, возможно, в данную минуту среди нас, униженно склонил голову перед Создателем, тогда как еще вчера падал ниц перед чаркой или пребывал в объятиях продажной женщины, или же, с затуманенным разумом и едва ворочая языком, святотатствовал перед тем, кто запретил вино, кто сказал: «Не приступайте к молитве, когда вы пьяны…»[12]. Астагфируллах!

Подражая проповеднику, Мохаммед охрип, и прежде чем продолжать, прочистил горло.

— Да, братья мои по вере, это происходит в вашем городе, на ваших глазах, а вам и дела нет, словно Господь не ждет вас однажды на своем Суде, чтобы сурово спросить с вас за поступки ваши. Словно Господь станет помогать вам в борьбе с врагами, когда вы позволяете попирать Его слово и слово Его Посланника, да отблагодарит его Господь! Когда по шумным улицам вашего города прогуливаются женщины, не скрывая лица и волосы под покрывалом, выставляя их напоказ похотливым взглядам сотен мужчин, не все из которых, я полагаю, приходятся им мужьями, отцами, сыновьями или братьями! Зачем бы Господу ограждать Гранаду от опасности, подстерегающей ее, если в повседневной жизни ее обитателей возобладали обычаи невежественных времен, доисламские нравы, как, например, причитания на похоронах, гордыня, обожествление идолов, вера в предзнаменования, преклонение перед реликвиями, награждение друг друга прозвищами, против чего Всевышний ясно предостерег нас? — Отец бросил на меня хитрый взгляд и, не переводя дыхания, продолжил: — Если вы устанавливаете в своих жилищах, невзирая на запрет, мраморные статуи и фигурки из слоновой кости, кощунственным образом воспроизводящие мужчин, женщин и животных, словно Создатель нуждается в помощи своих собственных созданий для завершения своего дела. Если в ваши умы и умы ваших сынов закралось губительное и нечестивое сомнение, отдаляющее вас от Создателя, Его Книги, Его Посланника на земле и Общины Верующих, сомнение, которое разъедает стены и сами основания Гранады?

По мере того как отец продолжал, его тон становился все менее наигранным, жесты — менее нарочитыми, а восклицания — более редкими:

— Когда вы без счету и без зазрения совести расточаете на удовольствия суммы, которые могли бы помочь утолить голод тысячам бедняков и вернуть улыбку тысячам обездоленных. Когда вы ведете себя так, словно дома и земли, которыми вы распоряжаетесь, ваши, хотя все принадлежит лишь Всемогущему, Ему одному, исходит от Него и вернется к Нему в свой час, когда Он пожелает, как и сами мы вернемся туда, откуда явились, не захватив иного богатства, кроме савана и добрых дел. Богатство, братья мои по вере, не измеряется тем, чем владеешь, а тем, без чего можно обойтись. Бойтесь Бога! Страшитесь Его! Страшитесь Его, когда вы стары, но и когда молоды! Страшитесь Его, когда вы слабы, но и когда сильны! Если вы сильны, страшитесь его еще пуще, ибо по отношению к сильным Бог еще более безжалостен. И знайте, взгляд Его так же легко проникает сквозь величественную стену дворца, как и сквозь глинобитную стену лачуги. И что же предстает его взору во дворцах? — В этом месте тон моего отца изменился и стал походить на тон репетитора из школы грамоты, а голос стал бесцветным, при этом глаза неподвижно уставились вдаль, как у сомнамбулы.

— Когда взгляд Всевышнего проникает во дворцы, он видит, что певицы и танцовщицы окружены большим вниманием, чем доктора коранического закона, что звук лютни мешает кой-кому услышать призыв к молитве, что мужчина не отличается от женщины ни походкой, ни одеждой, что деньги, отъятые у верующих, мечут под ноги плясуньям. Братья! Подобно тому как рыба гниет с головы, в человеческих сообществах гниение также распространяется сверху вниз.

Отец надолго умолк, а когда я хотел было задать ему вопрос, жестом остановил меня. Я дождался, пока он полностью отрешится от воспоминаний и заговорит со мной:

— Все сказанное мною, Хасан, — это обрывки речей шейха, произнесенных за несколько месяцев до падения Гранады. Как бы я ни относился к его проповедям, и сейчас, десять лет спустя, я все еще нахожусь под их впечатлением. Можешь себе представить, как действовали они на доведенный до крайности город в 896 году!

По мере того как гранадцы осознавали, что конец близок и что предсказанные Астагфируллахом несчастья становятся явью, они уверовали, что он с самого начала был прав и что через него с ними говорило само Небо. Больше нигде в городе, даже в самых бедных кварталах, нельзя было увидеть женского лица. Одни прятали лица из страха перед Богом, другие, вплоть до совсем юных созданий, едва достигших возраста созревания, — из страха перед мужчинами. Повсюду формировались дружины из молодых людей, вооруженных дубинками, призывавших горожан творить добро и держаться подальше от зла. Ни одно питейное заведение не посмело открыть своих дверей, даже тайно. Проститутки покинули город и отправились в лагерь осаждавших, где им были несказанно рады. Книготорговцы убрали с глаз труды, подвергавшие сомнению исламские догмы и традиции, как и сборники стихов, прославляющих вино и плотские удовольствия, как и трактаты по астрологии и геомансии[13]. Как-то раз во дворе Большой Мечети разожгли костер и предали огню большое количество книг. Я как раз проходил мимо и видел, как он догорал, как расходились зеваки. Один обгоревший листок долетел до меня, и я понял, что сгорела книга врачевателя и поэта прошлых времен, известного под именем аль-Каландар. Там были такие строки: